Саймон Рабинович - Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

В среде российского еврейства, как будет показано в этой главе, после 1907 года споры о еврейской общине и автономии отражают различия не только между секулярным и религиозным определением общины или между идишистами и их противниками-гебраистами. Несомненно, ключевым для самоопределения еврейских интеллигентов, обсуждавших будущее евреев в Российской империи, становится вопрос о языке: какой язык или языки использовать, возрождать, развивать и поддерживать. В этих спорах, отчасти благодаря усилиям либералов, надеявшихся усмирить обоих чудовищ — религиозное и националистическое, — окончательно складывается социально-политическая модель еврейской автономии. Показательно, что в этот период автономистский «проект» основывается на убеждениях полностью обрусевших еврейских интеллигентов, считавших автономию заградительной стеной против ассимиляции российского еврейства как такового. Насколько реальным было это давление ассимиляции, они не всегда задумывались: они чувствовали себя чужими народу, которому жаждали служить, поэтому снова и снова разными способами пытались подтвердить свою принадлежность к еврейству и верность ему.

В недолговечной — заседавшей с февраля по июнь 1907 года — Второй государственной думе еврейское представительство сократилось с двенадцати до четырех человек. Из политической жизни были выброшены все представители трудовиков и кадетов, подписавшие составленное после роспуска Первой думы «Выборгское воззвание» с призывом к гражданскому неповиновению. В числе предложений, которые успели обсудить во Второй думе за непродолжительное время думских дискуссий, был законопроект о прекращении дискриминации по религиозному признаку (первоначально к иудеям послабления не относились, однако в окончательной редакции закон распространялся и на них), но после роспуска Думы об этой инициативе постарались забыть. Манифест и избирательный закон от 3 июня 1907 года были призваны созвать новую Думу, в которой большинство разделяло бы правительственную позицию, а присутствие неблагонадежных элементов было бы минимизировано. Разработанный в правительстве Столыпина закон обеспечивал преимущественное избирательное право и думское представительство помещикам, а также зажиточным горожанам и практически полностью исключал присутствие в Думе «инородцев»: например, народы, населявшие Среднюю Азию, лишались избирательного права по причине их «отсталости» [425]. Столыпин делал ставку главным образом на «Союз 17 октября» (октябристов) — партию, состоявшую преимущественно из дворян, крупных землевладельцев и земских деятелей. Хотя октябристы вошли в Третью думу второй по численности фракцией (первой были «правые»), их лидеру Александру Гучкову удалось собрать вокруг себя умеренных и правых депутатов и добиться большинства [426]. Присутствие всего двух еврейских депутатов косвенно свидетельствовало об общих трудностях, с какими пришлось столкнуться кадетам и трудовикам при новой избирательной системе.

Столыпин был убежден, что унизительное экономическое и правовое положение евреев в империи можно поправить постепенными, осторожными шагами. Он предлагал начать с отмены бессмысленных ограничений на жительство евреев в больших городах, а также запретов селиться в селах, находящихся в черте оседлости, и в конечном счете почти уравнять еврейское население «со всеми прочими русскими подданными» [427]. Однако все предложенные им законодательные послабления решительно отверг Николай II. Как отмечает в посвященном Столыпину биографическом исследовании Абрахам Эшер, «странным образом премьер-министр будто не осознавал той утробной ненависти, которую Николай испытывал к евреям. Или, возможно, он полагал, что, при всем отвращении к ним, царь сможет пересилить собственные чувства и пойти на реформы ради государственного блага, чтобы устранить источник политической нестабильности» [428].

Третья дума была занята не столько введением новых антиеврейских законов, сколько ужесточением старых. Вместо того чтобы упразднить «черту оседлости», она в 1908 году законодательно подтверждает ее незыблемость, открыто признав черту исключением из нового закона о свободе передвижения. Тогда же 1200 еврейских семей были выселены из Киева под предлогом незаконного проживания в городе. Аналогично в сфере образования «процентную норму» ( numerus clausus ), определявшую присутствие еврейских студентов в средних и высших учебных заведениях, стали с удвоенным рвением вводить даже в тех училищах, где прежде она не действовала [429]. Попытки назначенного в октябре 1905 года министром просвещения графа И. И. Толстого упразднить «процентную норму» в университетах вызвали резкое сопротивление министра внутренних дел П. Н. Дурново и были окончательно пресечены царем [430]. В 1908 году numerus clausus , бывшая прежде правилом, которым должны были руководствоваться учебные заведения, приобретает статус закона. Не меньше вреда принесло введение квот на сдачу экзаменов экстерном для евреев, учившихся за границей: по сути, оно лишало их возможности работать в России по профессии [431].

Хотя роспуск Второй думы был воспринят в России как переворот, с которого начался период политических репрессий, политику самого Столыпина и его ожесточенные споры с Третьей думой можно считать последней существенной попыткой автократического режима провести социально-экономические преобразования [432]. До самой смерти (он был убит в 1911 году) Столыпин отстаивал перед дворянами-октябристами аграрную и земельную реформы. Обычно дворяне поддерживали премьер-министра, но столь резкие перемены явно противоречили их интересам. Сопротивление октябристов вынудило Столыпина искать союзников среди националистов и закрывать глаза на их антисемитизм, со всей очевидностью проявлявшийся в полемиках с его либеральными противниками [433]. Таким образом, с июня 1907 года вплоть до начала Первой мировой войны в положении российских евреев сочетались относительные гражданские свободы, например свобода печати, и новые ограничения, в частности касавшиеся образования. Государственная политика по отношению к евреям по-прежнему оставалась крайне противоречивой, однако, если говорить об их правах, в межреволюционный период правительство относилось к ним так же, как и ко всем национальным меньшинствам: репрессии сменялись послаблениями, а затем — новыми репрессиями. Так, обеспокоенное независимой политикой сионистов правительство в 1907 году решает на всякий случай их запретить. Это приводит к обратному по отношению к задуманному эффекту: усилия российских сионистов сосредоточиваются не на «палестинских интересах», а на борьбе за национальные права внутри страны [434]. В 1908 году, пытаясь задобрить недовольных государственной политикой «инородцев», правительство разрешает евреям, равно как и другим народам, создавать культурные организации. Однако не проходит и двух лет, как под давлением думских националистов оно идет на попятный и стремится уничтожить быстро растущую самодеятельность национальных меньшинств. Убеждать правительство в необходимости «ударить» по еврейскому национальному самосознанию и воспрепятствовать развитию автономистских организаций особо не требовалось. Уже в марте 1910 года петербургский обер-полицмейстер пишет обстоятельный донос на Союз для достижения полноправия с подробным конспектом заседания от 3 марта 1905 года и соображениями, кого следовало бы привлечь за «революционные речи» пятилетней давности [435].