Саймон Рабинович - Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

Присутствовавшие в Ковно раввины легко согласились со всеми предложениями совещания, однако стоит помнить, что в нем участвовали в основном получившие секулярное образование казенные раввины; некоторые из них, например московский раввин Яков Мазе, были националистами и активно участвовали в сионистском движении. С другой стороны, раввины более традиционных взглядов не собирались сидеть сложа руки и наблюдать, как интеллигенция посягает на их авторитет. Они предпочли бороться на другом поле — в признанной государством Раввинской комиссии. В ней изначально преобладали маскилим. Однако в период 1870–1910 годов власть в области религиозной политики явственно перешла от сторонников реформ и обновления к религиозным консерваторам, составившим в Раввинской комиссии большинство и, как замечает Хая-Ран Фриз, таким образом получившим «возможность воздействовать на государство» [473]. Пока еврейские политические и общественные деятели спорили о самоуправлении, обсуждали религиозные и светские обязанности по-прежнему существующей лишь в теории еврейской общины, заседавшие в Раввинской комиссии (наделенной, как пишет Фриз, «монопольным правом выносить суждение о широком круге вопросов, главным образом относящихся к семейным и брачным делам» [474]) наиболее консервативные сторонники жесткого соблюдения традиции распространяли свое влияние на практическую жизнь и закрепляли позиции в государстве [475].

Тем временем совещание завершилось, и на заключительном заседании Винавер возвестил чуть ли не о даровании новых заповедей: «Мы положили здесь основу еврейской общины» [476]. Что привело к столь внезапному оптимистичному единомыслию, тем более неожиданному, если вспомнить жаркие споры на заседаниях Союза для достижения полноправия? Во-первых, исчезла угроза революционных потрясений, и это в значительной мере снизило ставки всех сторон. Кроме того, как видно из стенограмм, ни один из наиболее «горячих» вопросов — будь то положение пролетариата, отношение к Палестине, судьба идиша — на совещании не обсуждался; участники ни на шаг не отступали от основной темы еврейского общинного самоуправления. При всей неопределенности итогового документа совещание в Ковно показало, что пропасть между крайними националистами и так называемыми либералами сузилась, и это не только проявилось во взглядах на общинное самоуправление, но и отразилось на формулировках. Либералы вроде Винавера описывали свои усилия в националистических категориях, явно надеясь с помощью этой риторики вовлечь в собственные начинания постепенно отдалявшихся от общинной проблематики еврейских интеллигентов. Показательно, как Винавер подводит итог конференции:

Здесь много говорилось о еврейском духе… Мы можем заявить, что русское еврейство составляет особое национальное целое. Здесь собралась нация, и если мы хотим создать объединенную еврейскую общину, то это доказывает, что мы чувствуем необходимость общей национальной работы. Пусть эта работа мелка, но она является первым шагом. Настоящее собрание доказывает, что нация возрождается. (Продолжительные аплодисменты.) [477]

Разумеется, сионистов Ковенское совещание не обрадовало: любая более или менее удачная социально-политическая реорганизация еврейской общности могла изменить вектор национальных устремлений российского еврейства и в конечном счете помешать переселению в Палестину [478]. К 1909 году часть российских сионистов — среди них Авраам Идельсон, а также издатели журнала «Рассвет» — разочаровалась в Гельсингфорсской программе, равно как и в идее установления еврейской автономии в России. Демонстративное отсутствие на совещании многих влиятельных представителей сионистского движения свидетельствовало о том, что в отсутствие возможности участвовать в выборах даже приверженцы Gegenwatsarbeit и Гельсингфорсской программы отказались от усилий по развитию общинной автономии. Влияние Ковенского совещания на сионистское движение в чем-то напоминает воздействие, какое произвела на Союз для достижения полноправия Гельсингфорсская программа. Одобряя на конференции в Гельсингфорсе Виленскую программу, сионисты хотели привлечь на свою сторону тех, кого, при всех симпатиях к сионистскому движению, больше заботило положение российских евреев. Аналогичным образом в Ковно консервативные либералы полностью переходят на прежде чуждую им националистическую риторику, чтобы привлечь сионистов и фолкистов и заодно опровергнуть их обвинения в ассимиляторстве.

В программной статье вышедшего в 1910 году первого номера журнала «Еврейская неделя» группа петербургских либералов формулирует свою программу: служить «борьбе за наши человеческие и национальные права вовне и объединению всех сил русского еврейства для великого дела материального и духовного возрождения нашего народа внутри» [479]. Основным средством решения этой двуединой задачи мыслилось самоуправление, которому был посвящен цикл статей правоведа Михаила Моргулиса «Организация еврейской общины». В них четко очерчивались сферы деятельности еврейского самоуправления: «просвещение, улучшение духовного и нравственного состояния, общественное призрение, благотворительность, материальное благосостояние, предупреждение и устранение общественных бедствий» [480]. Для тех, кто отстаивал самостоятельную еврейскую политику, водораздел теперь проходил не между «националистами» и «ненационалистами», а скорее по отношению к вопросу, «где» — в России или в Палестине — следует сосредоточить усилия, направленные на созидание подлинно еврейской национальной жизни.

Кроме того, Ковенское совещание несколько сузило разрыв между социалистическими и всеми прочими концепциями национальных целей. Это был первый опыт политического участия представителей радикальных социалистических партий, прежде всего бундовцев и сеймистов, во встрече, инициированной либеральными консерваторами [481]. Сеймисты и бывшие «возрожденцы» во главе с Зильберфарбом, как и прежде, отстаивали полную общинную и национальную автономию и склонялись к предложенной эсерами модели самоопределения меньшинств посредством создания национальных парламентов. Разумеется, организаторы Ковенского совещания не разделяли близкую сеймистам бескомпромиссно светскую, социалистическую концепцию еврейской автономии, однако сам факт того, что автономисты социалистических убеждений, либералы, сионисты и фолкисты собрались, чтобы совместно обсудить прошлое, настоящее и будущее еврейской автономии, красноречиво свидетельствует о схожести интересов этих столь разных групп. Незадолго до Ковенского совещания Зильберфарб резко критиковал устаревшую структуру еврейской общины, писал о том, каким тяжким бременем ложится «коробка» на рабочий люд (разногласия со Слиозбергом также проявились до встречи в Ковно) [482]. Его аргументы в пользу еврейской автономии основывались на убеждении в том, что она призвана стать первым шагом ко всеобщей автономии населяющих империю меньшинств. Более того, он утверждал, что еврейская автономия должна быть непременно светской и полностью отделенной от синагоги. По его мнению, главная обязанность общины — «повышение экономического и культурного уровня рабочих масс», но для этого прежде (и в этом Зильберфарб сходился с представителями «буржуазных» партий) необходимо укрепить отдельные общинные структуры [483]: