Саймон Рабинович - Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

Другим, не менее трудным, испытанием для участников споров о еврейском национализме, автономизме и общинном самоуправлении — будь то на Ковенском совещании или на страницах «Еврейского мира» — был переход от рассуждений о еврейских нуждах к практическим действиям. Так, в редакционной статье журнала, посвященного проблемам еврейского образования в России, который издавало в Петербуге ОПЕ, утверждалось, что только еврейское самоуправление и самопомощь позволят защитить и финансово обеспечить национальную школу: «Внешние условия, в которые поставлено теперь образование евреев, настойчиво требуют от еврейского общества самодеятельности и самопомощи для обеспечения наших подрастающих поколений образовательными учреждениями и средствами» [603]. В той же статье одобрительно говорилось о том, что вопросы образования «все заметнее переходят из области теоретических споров и разногласий в сферу реальной практики, претворяясь в ряде задач, требующих детального обсуждения, серьезного и внимательного изучения» [604].

Несомненно, новые культурные институции, равно как и дискуссии о национальной идее и общинном устройстве, позволили немного сузить пропасть между различными еврейскими политическими течениями [605]. В этом смысле Ковенское совещание, публикации «Еврейского мира» и учреждение ЕИЭО по-своему свидетельствовали о возвращении к этосу Союза для достижения полноправия. Более того, благодаря этим начинаниям удалось осуществить почти невозможное: собрать бундовцев и социалистов-сионистов вокруг общего разговора о еврейской автономии, посеять семена, из которых взошла еврейская политика в 1917 году. Разумеется, Бунду и сионистам понадобилось ввести в политический язык новые понятия, чтобы оправдать свое участие в «буржуазной» и «диаспорной» политике соответственно; но как бы ни назывался этот новый для Российской империи дух еврейской общественности — культур-арбейт , то есть «культурная работа» в терминологии Бунда, или Gegenwartsarbeit («текущая работа») сионистов, — несомненно, опыт тех и других свидетельствовал о том, что еврейская автономия становится требованием времени.

В статье 1912 года «Выживание еврейского народа», написанной для журнала «Ге-Атид» («Будущее», иврит ), что примечательно, на иврите, Семен Дубнов описывает историю борьбы евреев диаспоры за автономию в милитаристских терминах: автономия — это своего рода оружие для обороны еврейства от вражеских войск. Эту терминологию, идею и средства ее выражения он явно заимствует у сионистов, но обращает против их же идеи национального государства в Палестине. Автономию, реализуемую посредством кагала, Дубнов описывает как замену такого государства, а еврейские общины — как отдельных солдат, сплотившихся в диаспоре в единую армию. Религиозные законы он при этом сравнивает с оружием, веками служившим для защиты еврейской самостоятельности [606]. Спустя всего лишь пару лет эта метафора оказалась более уместной, чем мог предполагать сам Дубнов. Разразившаяся в 1914 году Первая мировая война стала для российского еврейства такой же неожиданностью, как и — в дальнейшем — преследование евреев в ходе этой войны. Восточный фронт несколькими волнами прокатился по территориям с самой высокой в Европе плотностью еврейского населения. И хотя сотни тысяч евреев служили в армии Российской империи, российская военная верхушка объявила гражданское еврейское население шпионами и обвинила во всех своих неудачах. Эвакуация превратилась в массовые изгнания, сопровождавшиеся насилием и конфискацией имущества. В лучшем случае можно сказать, что в годы Первой мировой войны российское государство оставило своих еврейских подданных на произвол судьбы, в худшем — что оно их травило и преследовало. Однако, устроив кризис еврейских беженцев, государство тем самым открыло дорогу еврейским организациям, взявшим на себя заботу о них. Необходимость предоставить большому сегменту населения неотложную помощь, переселить и переобучить великое множество людей привела к масштабному расширению деятельности еврейских общин. А поскольку российское государство оказалось неспособно должным образом позаботиться о еврейских беженцах, у него не оставалось иного выбора, кроме как предоставить бóльшую свободу еврейским организациям, готовым взвалить эту ношу на свои плечи. И хотя у Дубнова «битва за еврейскую автономию» была метафорой, в ходе войны еврейские общинные организации действительно стали заменой государству и, в свою очередь, создали институциональный и законодательный фундамент для автономии.

В России, как и в других европейских странах, многие евреи, преимущественно горожане либеральных взглядов, поначалу полагали, что война может принести евреям новые свободы и поспособствовать более доброжелательному отношению к ним [607]. Однако в России эти надежды довольно скоро оказались перечеркнуты. Мало того что военные и некоторые гражданские источники распространяли лживые обвинения евреев, — цензура даже не позволяла столичной прогрессивной прессе похвально отзываться о вкладе евреев в общую борьбу. Изгнание из районов, которым грозило германское наступление, в полной мере развернулось в январе — феврале 1915 года, и вследствие российских государственных и военных мер сотни тысяч евреев превратились в беженцев, лишенных крова и имущества. В итоге задача удовлетворять материальные, образовательные и духовные нужды значительной доли еврейского населения полностью легла на еврейские общественные институты.

В Первую мировую войну профессиональные сотрудники еврейских организаций расширили сферу своих обязанностей: от оказания помощи пострадавшим до ответственности за общее благополучие еврейского населения. Хотя, как мы уже видели, участие интеллигенции в общинных делах началось раньше, именно в годы войны работа еврейских общественных организаций стала профессиональной [608]. В этот период активистам пришлось в ускоренном режиме воплощать на практике различные теории самоуправления, разработанные в 1907–1914 годах, и одновременно они продолжали работать плечом к плечу с ключевыми фигурами еврейской финансовой элиты. Из-за войны пришлось оказывать помощь срочно и в массовых масштабах — и в ходе организации этой помощи деятельность еврейских организаций приобрела самые разнообразные направления. Нерешительность правительства и необходимость неотложных мер ускорили централизацию еврейских организаций и объединение их в Санкт-Петербурге в единый орган, контролируемый представителями финансовой элиты — теми же юристами, которые принимали участие в еврейских культурных проектах, — и профессиональными общественными деятелями.