Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

В письме Петру в марте 1700 года Кревет все еще обсуждает производство парусины. Он заверяет царя, что не ищет никакой прибыли для себя лично, но стремится только «к славе и к прибыли русскому царству». Переводчик уверен, что сам не будет нуждаться ни в чем («на бога и на вашу милость надеюсь, что буду я сыт, а великого богатства не желаю»), но сожалеет все же, что у него недостаточно денег, чтобы взять парусное дело на откуп. Кревет опасается, чтобы «сие дело» не «закоснело» по какой-то неведомой нам причине («а зачем, то вашей милости можно ведать»), и жалуется на чиновников-«приказных»: «сие дело по приказному поведению таково идет, что не зделавши бредника или невода, хотят рыбу ловить» 212. Действительно, к этому времени дела у него шли не слишком успешно – в 1700 году он заложил свой каменный дом на Чистых прудах и так и не смог его выкупить, а в 1701-м казна и вовсе решила отдать Хамовный двор на откуп другому иностранцу, Ивану Тиммерману 213.

На этом фоне вполне понятно, почему именно в те годы школьный проект и получение какой-либо должности в школе могли казаться Кревету все более привлекательными. Его интересы совпадали здесь с интересами самих учителей, которые, должно быть, надеялись воспользоваться его контактами с царем, чтобы укрепить собственные позиции; примечательно, что у Кревета были деловые отношения и с Андреем Стельсом, который, вполне возможно, и свел с ним британских учителей 214. Неудивительно, что в своем челобитье царю Фархварсон с товарищами просят назначить особое должностное лицо в школе «для надсматривания и управления <���…> у тех наших наук <���…> чтобы тех учеников, которые будут, в подобострастии держать», и в качестве кандидата на эту должность указывают именно Андрея Кревета: «а нам, холопам твоим, без него <���…> не управиться» 215.

Однако надеждам Кревета на получение новой должности не суждено было сбыться. Надо сказать, что доброе личное отношение царя к переводчику сохранялось и в последующие годы, он продолжал получать жалованье даже после ухода со службы и оставался членом «компании»: после переезда двора в Санкт-Петербург туда перевезли на жительство и Кревета. Как член «компании» он упоминается в 1715 году среди «старцев», участвовавших в свадьбе князь-папы; несколько лет спустя царь почтит своим присутствием его похороны 216. Но личная переписка Петра с очень немолодым уже переводчиком после 1698 года затухает: после Великого посольства у царя появляются, конечно, и новые интересы, и новые контакты заграницей, и новые сотрудники в самой России. К сожалению для Кревета, как раз тогда, когда он попытался встроиться в управление Навигацкой школой, проектом заинтересовался один из этих новых царских подручных, Андрей Курбатов, находившийся в тот момент едва ли не на пике своего придворного влияния.

Андрей Курбатов, которому и суждено было внести решающий вклад в становление Навигацкой школы, начинал свою карьеру холопом боярина Бориса Петровича Шереметева (1652–1719), человеком, который «за делы ходит» – т. е. был кем-то вроде крепостного домашнего адвоката 217. Курбатов участвовал в управлении колоссальным хозяйством боярина и сопровождал его в поездке в Европу в 1697–1698 годах. Видимо, именно из этой поездки он и вывез прославившую его идею введения «гербовой бумаги»: особых листов с проставленным на них гербовым штемпелем, на которых отныне только и можно было писать челобитные и другие официальные документы – и которые надо было покупать у государства; по сути, речь шла о введении новой пошлины. Свой прожект Курбатов представил Петру в январе 1699 года; идея была немедленно одобрена, изготовление и продажу гербовой бумаги поручили Оружейной палате – а боярский холоп Курбатов был назначен в палату дьяком 218. На протяжении нескольких лет после этого Курбатов остается достаточно близким сотрудником Петра, в том числе имеет возможность поддерживать с ним прямую переписку. В своих посланиях Курбатов клянется в верности царю, рассуждает о таких материях, как корыстолюбие судей или «лукавство» «подобножидовских» стрельцов «по древним обыклым их злобам»; пересказывает свои разговоры с другими сановниками, такими, например, как украинский гетман Мазепа. Курбатов просит государя оказать ему милость и перед отправлением в поход посетить его «домишко»; он также жалуется на недоброжелателей, завидующих царской к нему милости. Не получая ответов от государя, Курбатов умоляет послать ему хотя бы одну строчку: «Порадуй и мене, всем сердцем и душею, и мыслию тебе служащаго, аще и недостоин есмь, хотя единым начертанием десницы твоея». Услышав о предполагаемом намерении Петра назначить в Оружейную палату другого дьяка, он просит «милости» – подождать с назначением до тех пор, «покамест я увижю твои государевы очи», чтобы лично доложить Петру обо всех делах 219.

Формально Оружейную палату возглавлял боярин и постельничий Федор Алексеевич Головин (1650–1706), связанный тесными дружескими и родственными отношениями с Шереметевым, прежним хозяином Курбатова 220. Один из ближайших сотрудников Петра и фактически первый министр государства, Головин, разумеется, выполнял одновременно массу других поручений и постоянно находился в разъездах 221. Это создавало идеальные условия для интриг, и действительно, Курбатов прилагает все усилия для того, чтобы подорвать позиции конкурентов и расширить свои собственные полномочия. Уже в 1700 году он пишет донос царю на думного дьяка Любима Алферьевича Домнина, заместителя («товарища») Головина в Оружейной палате. Домнин якобы вмешивается в «клеймение бумаги», то есть в производство гербовой бумаги: иными словами, он пытается взять под контроль выделенную Курбатову административную нишу – и Курбатов защищает свою автономию, обвиняя Домнина в том, что тот действует «для своей прибыли» 222. Домнин остается «товарищем» Головина, но фактическое управление Оружейной палатой все больше перетягивает на себя новый дьяк.

Интриги на этом не заканчиваются: так, в письме Головину в 1702 году Курбатов подчеркивает, что «во времена отъездов твоих во всем управляю один, не имея себе покоя», а от Домнина «в деле государевом помощи <���…> кроме во многих ево слабостях помешательства, не единыя не имею». Курбатову важно замкнуть на себя каналы информации: он сетует, что некоторые распоряжения в палату Головин передавал через дьяков Посольского приказа, от которых они попадали напрямую к Домнину, от чего якобы можно ожидать «бедства» для дела. «И от уст, государь, твоих многажды о слабостях ево слышал, – продолжает Курбатов копать под Домнина, – а для чего в милости твоей содержитца, не вем» 223. Одновременно Курбатов привлекает себе в помощники новых людей, таких же, как он сам, выходцев из боярских холопов. По прямой просьбе Курбатова Головин испрашивает у Петра разрешение взять в палату «во вспоможение» Ивана Хрипунова, «человека» Алексея Салтыкова, и Федора Обухова («Обыгова»), «человека» князя Гагина 224.