Коллектив авторов - Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Месяц спустя донос повторятся: по словам дьяка, «[британские] учители учат нерадетельно <���…> А меньшой, государь, учитель Рыцер Грейс ни к чему не годной и в непостоянстве всяком и в плутовстве, блядни, и учеников потворствует». В учении, уверяет Курбатов, уже давно произошла бы остановка, «ежели бы [британцы] не опасались Магницкого», причем дьяк прямо пишет, что поощряет Магницкого не слушаться Фархварсона: «я ему, Магницкому, молчать им [в ответ] не велел» 239. В 1702 году в одном из писем Курбатов рассказывает Головину, что использует Магницкого как своего агента. Дьяк получает от него напрямую доклады о положении дел в школе – «приказал ему о всяких поведениях [британцев] сказывать до приезда Вашей милости мне», – а затем на основании этих докладов дает указания и наставления британцам: «приусматривая что он [Магницкий] приносит о порядке совершенном, призвав их в палату и сам к ним ездя, почасту говорю» 240. Именно с именем Магницкого и его «тщанием безленостным» связывает Курбатов в донесении царю и первое достижение школы – подготовку шестерых навигаторов к отправке на корабли в следующую весеннюю кампанию 241.

Как мы видим, в управлении Навигацкой школой Курбатов опирался на кружок своей клиентеллы; однако при ближайшем рассмотрении кружок этот оказывается лишь частью более обширной социальной сети. Бросается в глаза проступающая в источниках общность культурных аффилиаций ключевых лиц, причастных к деятельности школы в тот период, включая самих Курбатова и Магницкого, – их принадлежность к кругу позднемосковских книжников с характерной для него ориентацией скорее на католический, греко-латинский (а не на северный, протестантский) вариант барочного Запада. Как мы увидим, речь идет не просто о культурных симпатиях, но об устойчивых отношениях, которые зачастую проходили поверх социальных барьеров и связывали представителей духовенства с членами приказной корпорации и с торговыми кругами.

Принадлежность Леонтия Магницкого к этому кругу хорошо известна. Хотя предположения о том, что Магницкий некогда тоже обучался в Славяно-греко-латинской академии, пока не подтверждены документально, он, несомненно, обладал разветвленными связями в среде книжников, группировавшихся вокруг академии и Московского печатного двора. Связи эти ярко проявились в известном деле Дмитрия Тверитинова, обвиненного в 1713 году в ереси 242. Именно в доме Магницкого, на заранее устроенном для этого званом обеде и произошел многочасовой диспут, положивший начало всему делу, причем в специально подготовленном к диспуту выступлении Магницкого, как и в его записке по итогам диспута, видна серьезная книжная и, конкретнее, теологическая подготовка математика 243. Магницкого связывали близкие отношения и с ректором академии Феофилактом Лопатинским, и с настоятелем Александро-Невской лавры Феодосием Яновским (называвшим себя «старинным другом» учителя), а сама записка Магницкого по делу Тверитинова, как предположил А. В. Лаврентьев, могла быть адресована новгородскому митрополиту Иову 244. Еще один виднейший книжник, глава Московского печатного двора и питомец академии Ф. П. Поликарпов играл ключевую роль в подготовке публикации знаменитой «Арифметики» Магницкого, которая на протяжении десятилетий будет оставаться стандартным учебником по этому предмету в России 245. Наконец, среди приверженцев и близких товарищей Магницкого фигурируют и «торговый человек» И. И. Короткий, профинансировавший, среди прочего, перевод на русский сочинения Софрония Лихуда «О силе риторической», и переводчик этого текста, грек Козьма Святогорец, живший с 1698 года в Чудовом монастыре 246. О плотности этой сети книжников говорит хотя бы такой курьезный факт, что и Магницкий, и его будущий оппонент Тверитинов, и участвовавший в создании «Арифметики» будущий основатель первой частной типографии Василий Киприанов оказываются земляками – выходцами из Осташкова 247.

Принадлежность Курбатова к этому же кругу московских книжников также не составляет секрета 248. Мы ничего не знаем о юности и образовании дьяка, но его хозяин, боярин Шереметев, был видным западником именно позднемосковского, латинского образца: он вырос в Киеве, а по некоторым сведениям, даже обучался какое-то время в Киево-Могилянской академии. Культурные симпатии боярина, конечно, не могли не влиять на общую атмосферу в его доме и не определять характер образованности его приближенных, к которым относился и Курбатов. Характерно, что едва ли не все фигуранты дела Тверитинова так или иначе вращались и вокруг дома Курбатова: здесь бывали, жили и вели богословские диспуты и сам Тверитинов, и выступивший на стороне Магницкого московский вице-губернатор В. С. Ершов (еще один выходец из боярских людей и «прибыльщик»), а также, судя по всему, и Козьма Святогорец 249. До открытия Навигацкой школы в доме Курбатова жил и работал над «Арифметикой» и сам Магницкий, причем не один, а с неизвестными нам «товарыщи» – возможно, в их число входил и Василий Киприанов 250. Характерно, что с самого начала к Навигацкой школе причисляется переводчик не с какого-нибудь языка, а именно с греческого и латинского – бывший ученик Типографской школы, академии Лихудов и итальянской школы Федот Агеев 251. Близкий к Магницкому торговый человек И. И. Короткий был также хорошо известен Курбатову, который рекомендовал его Петру на роль торгового агента в Амстердаме 252.

Существенно, что и Магницкий, и Курбатов принадлежали не просто к одному и тому же социальному и культурному кругу, но к одной из сторон будущего, по выражению В. М. Живова, «церковно-политического противостояния» 1710–1720-х годов, а именно – к «латинствующей» партии Стефана Яворского 253. Свидетели, встречавшиеся с боярином Шереметевым во время его европейского турне, сообщают о его симпатиях к католицизму и латинской образованности – или, во всяком случае, о его крайне свободных взглядах на различия между католической и православной церквями; впоследствии Шереметев отметился контактами с полоцкими иезуитами 254. На этом фоне примечательно, что московские иезуиты как о несомненном факте сообщают об обращении Курбатова в католичество во время его поездки с Шереметевым в Рим – и уточняют при этом, что Курбатов был обращен «в латинство или в унию» одним из представителей ордена и даже произнес исповедание новой веры в доме секретаря ордена в Риме 255.

Более того, иезуит Эмилиан доносил в июле 1699 года, что по возвращении из Европы Курбатов искал контактов с представителями ордена в Москве. Далее Эмилиан таинственно сообщает, что «Курбатов, человек довольно простоватый, взял на себя такое дело, которое, правда, само по себе и не очень большой важности, но может наделать много зла у этого подозрительного народа» (то есть у русских) 256. О каком деле идет речь, из сообщения Эмилиана непонятно, но сохранилась адресованная к папе римскому «супплика» Курбатова, датированная апрелем 1698 года. В обращении этом открыто заявляются миссионерские намерения автора: он просит понтифика снабдить его книгами и образованными сотрудниками из числа чехов и поляков, опираясь на которых он мог бы склонять детей московской знати к «verae catholicae ecclesiae» . Преподавание математики и архитектуры описывается здесь как способ привлечь в школу московскую аристократическую молодежь. Своего господина Шереметева Курбатов прямо представляет эмиссаром, специально направленным патриархом Адрианом искать помощи Рима в борьбе с проникающей в Россию «лютеранской и кальвинистской ересью» (haeresibus lutheri et calvini) 257.