Джон Бушнелл - Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Использование количественного соотношения мужского и женского населения в качестве примерной оценки доли женщин, никогда не бывших замужем, — с вероятной погрешностью +/–5 % — позволяет нам расширить границы исследования. 24 деревни (в том числе три из прихода с. Купля и выборка для сравнения из семи деревень), подведомственные удельному управлению Красного села, располагались практически по всей пригодной для житья территории Гороховецкого уезда к югу от р. Клязьмы. В 1834 г. удельные женщины здесь численно превосходили мужчин (2291 к 1852) на 23,7 %; в 1850 г. численное превосходство женщин (3742 к 2889) составляло 29,5 % [359]. Более поздняя цифра была, скорее всего, выше доли женского населения, сторонившейся замужества, но она дает основания полагать, что 26,1 % отказниц от брака в 1850 г. в нашей выборке из семи деревень отражает, по всей видимости, тогдашний уровень сопротивления замужеству среди всего населения удельных крестьян в этом уезде. В 1834 г. в 42 государственных деревнях (которые теперь включали в себя бывшие «экономические»), разбросанных по всему Гороховецкому уезду — гораздо более обширному в XIX в., чем Гороховецкий район сегодня; на севере в него входили восточные районы современной Ивановской области, а также часть современной Нижегородской — доля женского населения (3559) превышала мужскую (3091) на 15,1 % [360]. Конечно, чем дальше мы удаляемся от прихода с. Купля, тем меньше наша уверенность в том, что процентное соотношение полов приблизительно соответствует доле взрослых женщин, никогда не бывших замужем. И при весьма разношерстном составе государственных деревень, расположенных в различных экологических зонах и, несомненно, разнящихся по типу хозяйствования, а что еще важнее — по местной религиозной истории, здесь наблюдались значительные расхождения как в численном соотношении полов, так и в масштабах женского сопротивления браку. Тем не менее 15,1 % — цифра достаточно высокая, чтобы свидетельствовать о наличии той или иной степени женского сопротивления браку среди государственных крестьян, соседствующих с приходом с. Купля и находящихся далеко за его пределами в первой половине XIX столетия. Это более масштабный сюжет, в котором крестьяне прихода с. Купля сыграли небольшую, но поучительную роль.

Судя по всему, до XIX в. спасовцами не были написаны никакие труды по своей истории, а самый ранний из известных — Родословие, созданное где-то после 1848 г., — оказалось вымыслом. Все остальные исторические описания Спасова согласия основываются на этом сочинении. Оно сохранилось только благодаря тому, что в районе 1874 г. было включено, судя по всему дословно, в более объемистый полемический трактат. Третья версия Родословия, значительно переработанная и со многими отличиями в деталях, относится приблизительно к 1894 г. [361]Окончательный же вариант, по большей части воспроизводящий полемику и хронику 1874 г., представлен в «Вечной правде» Аввакума Комиссарова (больше известного в то время по своему отчеству — Онисимов), изданной подпольной типографией в 1895 г. [362]Во всех четырех вариантах Родословие по большей части всего лишь отслеживает мнимую генеалогию Спасовых иноков. Согласно этим писаниям, основавшие согласие иноки пришли в Олонецкие леса на севере России в конце XVII столетия и построили там скит. Эти первые иноки-основатели постригали преемников, а те, в свою очередь, совершали иноческий постриг следующих, которые основали скиты в Костромской и затем в Нижегородской губерниях. Последним звеном в этой цепочке скитов стал Осиновский скит в Семеновском уезде Нижегородской губернии. В 1848 г. российские власти захватили этот скит, разогнали тех нескольких спасовок, которые там проживали, и в 1849 г. преобразовали его в единоверческий женский монастырь. Осиновский скит существовал на самом деле, а некоторые другие детали — возможно, но не факт — взяты из устной традиции и могут иметь отношение к действительности [363]. Однако центральный посыл Родословия ложен: у спасовцев до 1840-х гг. не было принявших постриг иноков. Их скиты населяли миряне — старцы и старицы, которые жили монашеской жизнью, но не претендовали на монашеский чин и носили простую темную одежду, а не рясу.

Летопись была побочным продуктом раскола среди спасовцев в 1840-х гг.: его сочинила отколовшаяся группа, включавшая Аввакума Онисимова (Комиссарова), чтобы создать себе родословную и показать, что у спасовцев поддерживалась непрерывная традиция монашества, восходившая к дониконианской православной церкви. Их стали называть спасовцами большого начала, и я вернусь к ним позже. Дело в том, что монашество было как раз одним из новшеств, которые хотели ввести спасовцы большого начала, и они не могли этого сделать, не обосновав такое нововведение наличием у спасовцев монашеской родословной, не прерывавшейся с древних времен [364]. К началу ХХ в. среди руководителей большого начала были, вероятно, те, кто считал, что верования их согласия такие же, как у изначальных спасовцев, но иногда, под давлением все-таки признавал, что в анналах истории не существовало более ранних источников по спасовскому монашеству, чем Родословие, и что оно основано на устной традиции. Другие руководители большого начала настаивали на подлинности и достоверности Родословия [365]. Конечно, данному документу присуща своего рода подлинность: в нем ничего не говорится о ранней истории спасовцев, но зато проливается свет на истоки согласия большого начала.

Спасовские источники, из которых можно восстановить историю согласия XVIII и XIX вв., можно легко пересчитать по пальцам. Другие источники дают весьма скудную информацию; в основном они просто повторяют то, что уже было написано ранее [366]. До обнаружения в ХХI в. вымышленных описаний ранней Спасовой истории, среди горстки историков старообрядчества, обративших серьезное внимание на спасовцев, существовало единогласное мнение, что основателем согласия был крестьянин Козма, который «едва азбуку совершенно знал», появившийся в керженских лесах Нижегородской губернии в конце XVII в. и к началу XVIII ставший достаточно значительной фигурой, чтобы возглавить согласие, носившее его имя — козминщина. Историки обоснованно определили Козму как Козму Андреева, у которого, по свидетельству Григория Левшутина, было в лесу 2 тысячи последователей и два скита под его началом — один для мужчин, другой для женщин. Левшутин — беглый казак, подавший в 1714 г. донос на Козму нижегородскому губернатору, обвиняя его в lèse-majesté (Козма бранил царя Петра антихристом). Козму с несколькими его соратниками арестовали, и он умер в 1716 г. после пыток. Согласно информации, собранной Левшутиным у последователей Козмы Андреева, и собственным показаниям Козмы во время допроса, он родился крестьянином, но отроком пришел в Москву, где был мелким торговцем и занимался ремеслом. Он держался старой веры еще до того, как бежал в леса в 1680-х гг. Был он грамотным и, вероятно, начитанным в духовной литературе, которая распространялась среди старообрядцев: когда его схватили, в избе нашли восемь печатных и девять рукописных книг, а также буквари печатные. Он не только читал, он и других учил читать. У его последователей, арестованных по этому же делу, также было большое количество книг и рукописей [367].