Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Корнилов был официально назначен на пост Верховного главнокомандующего 18 июля. Узнав о назначении, Корнилов сразу направит письмо Деникину: «С искренним и глубоким удовольствием я прочел Ваш доклад, сделанный на совещании в Ставке 16 июля. Под таким докладом я подписываюсь обеими руками, низко Вам за него кланяюсь и восхищаюсь Вашей твердостью и мужеством» [1916] Деникин А. И. Очерки русской смуты. Кн. 1. Т. 1. С. 524. .

Возвращаясь в столицу, Керенский не только менял Верховное главнокомандование. Он продолжал размышлять над новым кабинетом. «Там же, в поезде, и позднее в Царском Селе в моем присутствии составлялся список будущего правительства, — напишет Савинков. — Одно время казалось, что в этом новом правительстве Керенский оставит за собой должность министра-председателя и не возьмет никакого портфеля, что военным и морским министром буду назначен я и кадетское крыло будет более многочисленным, что Чернов и Скобелев вовсе не войдут в кабинет, а вместо них будут привлечены социалисты гораздо более правого направления — Аргунов и Плеханов… Надежда эта оказалась в значительной степени ложной» [1917] Савинков Б. В. Воспоминания террориста. С. 325. .

Савинков должен будет удовольствоваться постом де-факто военного министра — управляющего военным министерством. Руководитель террористической Боевой организации эсеров, человек, организовавший громкие убийства министра внутренних дел Плеве, великого князя Сергея Александровича, священника Гапона, Савинков — одна из загадочных фигур русской революции. «В суховатом, неподвижном лице, скорее западноевропейского, чем типично русского склада, сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка» (Степун) [1918] Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. С. 365. . Войтинскому он запомнился таким: «Энглизированный барчук в спортсменском френче, бесстрастно-неподвижное, непроницаемое лицо, папироска в зубах, нога перекинута через ногу» [1919] Войтинский В. С. 1917-й. Год побед и поражений. С. 220–221. . Большевику Невскому Савинков «показался каким-то длинным и плешивым в своем длинном пальто английского покроя» [1920] Невский В. Герой Октября // Немеркнущие годы. С. 17. . Англичане смотрели на него как на «человека действия и, следовательно, как на героя… Как и большинство русских, он был одаренным оратором и производил впечатление на слушателя. Как-то раз он совсем покорил мистера Черчилля, увидевшего в нем русского Бонапарта. Однако в нем были роковые недостатки. Он любил пышность, несмотря на честолюбие, он не хотел пожертвовать своими слабостями ради честолюбия» [1921] Локкарт Р. Б. Агония Российской империи. Воспоминания офицера британской разведки. М., 2016. С. 190. .

Занятие убийствами не мешало этому сыну варшавского судьи и бывшему студенту Петербургского университета находить время для литературного творчества. Его книга «Конь Бледный» была претензией на сверхчеловечество и проповедь аморализма. Говорили, что Савинков как будто сросся с ее персонажем Жоржем — холодным и циничным человеком с железной волей и неукротимой энергией. В то же время эстетство и претензии на аристократизм бросили Савинкова в сторону «христиан Третьего завета» — Мережковского и Гиппиус. Для почитательницы его талантов Гиппиус «Борис Савинков — сильный, сжатый, властный индивидуалист. Личник» [1922] Гиппиус З. Дневники. С. 140. … Степун же при встрече убедился, что тот «был скорее фашистом типа Пилсудского, чем русским социалистом-народником». Савинков бравировал «во всеуслышание своим презрением к Совету рабочих, собачьих и курячьих депутатов», как он называл Центрально-исполнительный комитет Совета… Позорное бегство революционной армии перед немцами породило в нем не превозмогаемое презрение к «товарищам» и их правомочным органам, о которых он всегда говорил с таким отвращением, как будто бы глотал какую-то кислую мерзость» [1923] Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000. С. 368, 419. .

Станкевич полагал, что Савинков — «наиболее своеобразный яркий, и — не нахожу другого выражения — ядовитый цветок нашего подполья, разъеденный мыслями, отравленный сомнениями. Право? Его подполье не знало. Мораль? А где ее грани, если пройдено не убий»?… Воля большинства? Но Савинков не ожидал выявления этой воли, когда вышел один на бой за народ… Конспирация — как метод сношений, заговор — как метод управления, хотя бы заговор против большинства» [1924] Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914–1919. С. 120, 121. .

Переговоры по формированию кабинета 19 июля возобновились в Петрограде. Но здесь объявилось новое препятствие. Церетели категорически заявил, что в правительстве смогут участвовать только те политики, которые безоговорочно поддержат декларацию от 8 июля. Кадетские кандидаты в состав кабинета не были готовы «исполнять чужую программу и при том ту самую, из-за которой к.-д. покинули состав коалиционного правительства». Милюков утверждал: «Вступление к.-д. при подобных условиях был бы лишено всякого политического значения… На съезде партии народной свободы, начавшемся в Москве 23-го июля, отказ к.-д. войти в кабинет был одобрен после блестящих речей П. И. Новгородцева и А. А. Кизеветтера».

Тогда Церетели заявил Керенскому, что «его партия берет назад данное ему, Керенскому, полномочие для составления кабинета». А лидер эсеров Чернов заявил о своем выходе из правительства, тем более, что начали усиленно распространяться слухи о его связях с немцами. В 18.00 21 июля после двухчасового заседания министров в Зимнем дворце Керенский заявил, что «ввиду непреодолимых трудностей для создания нового правительства» он отказывается от данного ему полномочия образовать кабинет и подает в отставку, оставляя вместо себя Некрасова. Министры немедленно объехали лидеров партий и призвали их собрать свои руководящие органы, чтобы выразить партийное мнение в тот же вечер. В Малахитовом зале Зимнего дворца сошлись лидеры ведущих партий коалиции, чтобы обсудить состав кабинета.

«С половины одиннадцатого вечера (21 июля) это «историческое» заседание затянулось до седьмого часа утра (22 июля), — писал его участник Милюков. — … Очень значительная часть речей, произнесенных на собрании, совершенно не касалась вопроса о способе создания власти, поставленного Некрасовым. Ряд ораторов в более или менее ярких выражениях рисовал ужасное положение страны, грозящую ей катастрофу… В некоторых речах звучали истерические ноты, Терещенко впадал в панику, Савинков кончал глухой угрозой диктатуры, которая выйдет из армии, большинство цеплялось за А. Ф. Керенского, которому верит народ».