Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1: Греция

А басни? Какое они имеют отношение к этой фигуре Эзопа? Как ни странно – никакого. Народная легенда совершенно не интересуется баснями Эзопа. Ее герой – Эзоп-мудрец, Эзоп-шутник, но не Эзоп-баснописец. Лишь мимоходом сказано: «Тут Эзоп записал для царя свои притчи и басни, которые и сейчас ходят под его именем…», но фраза эта кажется простой отпиской. Поэтому «Жизнеописание» не дает нам решительно никакого материала, чтобы судить о месте Эзопа в истории басни. Может быть, он раньше или лучше других пользовался баснями в своих речах (так полагали еще античные риторы); может быть, он раньше или лучше других перенес на греческую почву опыт восточной, вавилонской притчи с ее животными персонажами (так полагают некоторые современные ученые), – что бы мы ни предположили на этот счет, это будут только гипотезы.

Но почему легенда, сделав своим героем Эзопа, осталась равнодушна к Эзоповым басням? Причина этому есть. Дело в том, что личность Эзопа сохраняла в памяти масс пафос первых схваток в борьбе народа против знати, а басни этот пафос потеряли. После того как борьба закончилась победой народа, басня перестала быть оружием. Боевой пафос ее морали потускнел, иносказательность аргументации стала ненужной. Философские течения V–IV веков до н. э. привнесли с собой новые идейные искания, доморощенный практицизм басенной морали не мог более никого удовлетворить. Басню по-прежнему любят, но уже не относятся к ней серьезно: пример – анекдот об ораторе Демаде, попавший в Эзоповы басни (63).

В связи с этими переменами в общественных интересах совершаются и перемены в форме бытования басни. Она не перестает существовать, но меняет аудиторию. Из народного собрания она переходит в школу, вместо взрослых обращается к детям.

В школе басня пришлась как нельзя более к месту: младшие впитывали из нее народную мудрость, старшие пользовались ею как материалом для риторических упражнений. Два начала, между которыми колебался жанр, – дидактическая поучительность и словесное изящество – уравновешивались, каждое находило себе круг применения. И школа осталась питомником басни и в Греции, и в эллинистических государствах, и в Риме – вплоть до конца античности.

Когда басней пользовался поэт или оратор, он обращался к взрослым людям, давно знакомым с ходовыми басенными сюжетами, и поэтому мог ограничиваться беглыми намеками на них, крепко связанными с ходом аргументации. А школьный учитель должен был знакомить своих учеников с басенной мудростью впервые, и поэтому он должен был рассказывать басню подробнее и растолковывать ее смысл откровеннее. Таким образом, басня в школе впервые теряла связь с контекстом, впервые выступала в свободном виде. А это давало возможность перейти к собиранию и записи басенных сюжетов «про запас», для нужд преподавания. Так на рубеже классической эпохи и эпохи эллинизма возникают первые сборники басен.

Самый ранний из басенных сборников, о которых мы знаем, был составлен около 300 года до н. э. Деметрием Фалерским, философом и оратором, имя которого мы встретим в одной басне Федра. Этот сборник, по-видимому, послужил основой и образцом для всех позднейших. Спрос на такие записи был велик, басенные сборники переписывались во множестве для школьных нужд, но скоро перестали быть исключительным достоянием школы и стали читаться и переписываться как настоящие «народные книги». Поздние рукописи таких сборников дошли до нас в очень большом количестве. Сравнивая их между собой, ученые смогли приблизительно восстановить состав и даже текст большого собрания эзоповских басен, которое было в ходу (как такая «народная книга») около II века н. э. Мы будем называть его основным эзоповским сборником.

Так басне пришлось примеряться к сознанию детей в школе и обывателей в жизни. Посмотрим, как сказалось это ее положение на содержании и строении основного эзоповского сборника. Попробуем сделать обзор идейного репертуара басен по тем моралям, которые выводили из них составители сборника (не смущаясь тем, что порой они выведены весьма произвольно – например, см. 128). Мы увидим, что такие сентенции явственно распадаются на несколько смысловых групп.

В мире царит зло , говорит первая группа моралей (около 30 басен). В центре ее внимания – «дурной человек» (96). Он творит и будет творить зло, несмотря ни на что (16, 122, 166 и др.). Исправить его невозможно (69, 166, 192), он может изменить только вид, но не нрав (50, 107). Его можно только бояться и сторониться (19, 52, 64, 93 и др.). Дурному человеку не стать хорошим, а хороший легко становится дурным (152, 200).

Судьба изменчива , говорит другая группа моралей (около 20 басен), и меняется она обычно только к худшему (179). От судьбы все равно не уйдешь (162, 185, 218). Поэтому человек должен уметь применяться к обстоятельствам и все время помнить, что в любой момент они могут измениться (39, 112, 172, 224). Удачи не стоят радости, а неудачи – печали: все преходяще, и ничто не зависит от человека (13, 21, 24, 78).

Видимость обманчива , говорит третья группа моралей (около 35 басен). За хорошими словами часто кроются дурные дела (22, 33, 34 и др.), за величавым видом – ничтожная душа (27, 108, 111 и др.); люди хвастаются, что могут делать чудеса, а не способны на самые простые вещи (40, 56, 161); те, на кого надеешься, могут погубить, а те, кем пренебрегаешь, – спасти (74, 75, 150). Поэтому надо уметь узнавать дурных и под личиной (9, 37, 38 и др.), лицемеров – сторониться (35, 158, 160), а для себя желать благ не показных, а внутренних (12, 130, 229).

Страсти пагубны, потому что они ослепляют человека и мешают ему различать за видимостью сущность, – такова четвертая группа моралей (более 35 басен). Самая пагубная из страстей – алчность (126, 128, 133 и др.): она делает человека неразумным (43, 48, 49 и др.), заставляет его бросать надежное и устремляться за ненадежным (4, 6, 18, 58 и др.). За алчностью следует тщеславие, толкающее человека к нелепому бахвальству и лицемерию (14, 15, 20, 98 и др.); затем – страх, заставляющий человека бросаться из огня в полымя (76, 127, 131, 217); затем – сластолюбие (80, 86), зависть (83), доверчивость (140) и другие страсти.

Освободившись от страстей, человек поймет наконец, что лучшее в жизни – довольствоваться тем, что есть, и не посягать на большее: это пятая группа моралей (около 25 басен). Не надо искать того, что не дано от природы (184); нелепо соперничать с теми, кто лучше или сильнее тебя (2, 8, 70, 83 и др.); каждому человеку дано свое дело и каждому делу – свое время (11, 54, 63 и др.).

Из этого основного жизненного правила вытекает ряд частных. В своих делах можно полагаться только на себя (30, 106, 231) и на свой труд (42, 147, 226). Друзей-помощников нужно выбирать с осмотрительностью (25, 65, 72), платить им благодарностью (61, 77), но самому ни от кого благодарности не ждать (120, 175, 176, 215). В жизненных тяготах нужно запасаться терпением (189) и все смягчающей привычкой (10, 195, 204), учиться на своих и чужих ошибках (79, 134, 149, и др.), а если все-таки придет несчастье – утешаться, что не к тебе одному (23, 68, 113 и др.). В конечном счете, жизнь все-таки всегда лучше смерти (60, 85, 118).