Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1: Греция

Для суждения о политической позиции Федра основным материалом служат три басни: I, 15 «Осел и старик-пастух»; I, 30 «Лягушки и драка быков»; I, 31 «Коршун и голубки». В первой басне осел заявляет, что ему все равно, служить ли старому хозяину или стать добычей нового: мораль – In principatu commutando saepius nil praeter domini nomen mutant pauperes (стк. 1–2). Во второй басне лягушки, видя, как два быка бьются за власть над стадом, с ужасом думают, что жертвами борьбы окажутся они сами: побежденный бык бросится в болото и передавит их; мораль: Humiles laborant, ubi potentes dissident (стк. 1; ср.: Гораций. Послания I, 2, 14; тема боя быков взята, по-видимому, из Вергилия: Георгики III, 228 сл., но у Вергилия быки бьются за самку – политический мотив «власти над стадом» введен самим Федром). В третьей басне голубки, поддавшись на лицемерные уговоры коршуна, делают его своим царем «по договору» (icto foedere, стк. 8), и тот начинает их полновластно избивать и пожирать; мораль: Qui se committit homini tutandum improbo, auxilium dum requirit, exitium invenit (стк. 1–2). Все басни отсутствуют в эзоповских сборниках и, по-видимому, сочинены самим Федром. Все они с достаточной яркостью показывают, что Федр думает прежде всего об угнетенном простонародье, сочувствует ему и смотрит на политические события его глазами. Впрочем, это не мешает Федру относиться критически к суждениям и поведению народа: он не смягчает глупость голубок, которые сами себя доверили коршуну (I, 31), подчеркивает, что один человек подчас умнее толпы (IV, 5), и с презрением пишет о раболепии «черни» перед сильными (V, 1, 3 – о тирании Деметрия Фалерского: Ut mos est vulgi, passim et certatim ruit, «Feliciter!» succlamans) 68.

Басни Бабрия дают слишком мало материала, чтобы различить социальную и политическую тему в его творчестве. Но общий подход к этим темам ясен, и он не имеет ничего общего с подходом Федра. Наиболее показательна короткая басня 40, не имеющая параллелей в предании и явно сочиненная самим Бабрием 69. Вот ее русский перевод:

Грубая резкость этого выпада особенно выделяется на фоне обычной изящной сдержанности Бабрия. Не столь грубо, но столь же решительно выражена та же мораль в басне 134 – о том, как змеиный хвост взбунтовался против головы, взялся сам вести за собою тело, не слушая никаких уговоров («неразумье победило разум», – комментирует автор, стк. 8–9), но сослепу обрушился в яму и вынужден был униженно просить голову о помощи. Это переработка знаменитой притчи Менения Агриппы ( Liv . II, 32; Dion. Hal . VI, 86 и др.) – переработка, по сравнению с подлинником еще более заостряющая и усиливающая парадоксальность ситуации: мятежные члены не только отказываются повиноваться, но и добиваются права повелевать 70. Нерушимость господства «лучших» и подчинения «низших» – вот мораль обеих басен. Иными словами, Бабрий стоит на точке зрения правящего сословия и с презрением смотрит на чернь. Этот аристократический пафос чувствуется и в других баснях. Так, в басне 128 (заимствованной из Xen ., Mem. II, 7, 13) овцы жалуются пастуху на собаку, обвиняя ее в том, что она ничего не делает, а живет и кормится лучше их, на что собака гордо отвечает: «зато я вас же защищаю от разбойников и волков» (ср. также басню 21). Сами уроки бабриевских басен порою явно рассчитаны на власть имущих: только к ним могла быть адресована политическая аллегория в басне 70 (с характерным отмежеванием от «черни» в морали, стк. 6–7) и, по-видимому, басня 85, о которой – ниже.

В целом же, как сказано, Бабрий избегает социально-политически острых тем и при переработке эзоповских сюжетов не усиливает, как Федр, а ослабляет их социальную окраску. Так, в эзоповской басне 47 мальчик из бедной семьи пользуется случаем вволю поесть на сельском празднике и объедается до тошноты; Бабрий же в своем варианте (34) опускает эту реалистическую мотивировку поведения мальчика и переводит завязку басни из социального плана в этический: речь уже идет не о бедности, а о жадности 71.

Остается последний вопрос, связанный с проблемой идейного содержания басен, – это вопрос о так называемом «скрытом смысле» басен. Как правило, идея басни представляет собой общее положение, и применение этого общего положения к конкретным жизненным фактам полностью оставляется читателю. Однако в некоторых случаях конкретное применение басенного рассказа может быть задано самим поэтом – но задано лишь намеком, оставляющим место и для других применений, так как всякая однозначность свела бы басню к аллегории, разрушив ее жанровую сущность. Такое подсказываемое автором конкретное применение басенного урока и называется обычно «скрытым смыслом» басни. Принципиальное отношение Федра и Бабрия к этому приему неясно: Бабрий об этом молчит, Федр противоречит сам себе – с одной стороны, он говорит о своих баснях: rara mens intellegit, quod interiore condidit cura angulo (IV, 2, 6–7); с другой стороны, он заявляет: neque enim notare singulos mens est mihi, verum ipsam vitam et mores hominum ostendere (III, прол., 49–50). Однако по крайней мере один пример политического намека мы можем найти у наших баснописцев – но этот политический намек, как ни странно, относится не к современности, а к событиям давнего прошлого.

Это басня 85 Бабрия – о войне собак и волков. Ее большую часть занимает речь полководца собак, «ахейского пса», увещевающего собак не рваться в бой, так как им, разномастным и разноплеменным – кто из Крита, кто из земли молоссов и долопов, кто из Акарнании, Фракии, Кипра, – не так-то легко одолеть единую породу волков. Здесь указанием на «скрытый смысл» служит своеобразие сюжетного строя, не объяснимое внутренней логикой действия. Прежде всего, удивляет редкое у Бабрия перенесение человеческих порядков на животных (выборы стратега и т. д.; ср., впрочем, басню 31, где такое перенесение объясняется пародией); затем, кажется непонятным перечень собачьих пород: в нем пропущены знаменитые лаконские собаки, но упомянуты ничем не замечательные акарнанские и кипрские, вождем же назван ахейский пес, хотя ахейские собаки никогда хорошими не считались; и, наконец, бросается в глаза, что все эти странности легко объясняются, если предположить в этой басне политическую аллегорию из эпохи войн Ахейского союза. В таком случае ахейский пес-командир будет изображать Арата (или какого-нибудь другого ахейского вождя), отсутствие лаконских собак будет объясняться тем, что Спарта в Ахейский союз не входила и в войнах его не участвовала, вся же басня окажется намеком на какую-нибудь войну терзаемого внутренними раздорами Ахейского союза с сильным внешним врагом – этолийцами, македонянами или римлянами. Наиболее вероятным представляется намек на войну против Деметрия II Македонского (239–229 годы до н. э.), так как в этой войне союзниками ахейцев выступали этолийцы и – правда, недолгое время – эпироты с амбракийцами (т. е. молоссы, долопы и акарнанцы) 72. Была ли эта басня сложена современными публицистами или позднейшими историками для украшения своих сочинений, неизвестно: Бабрий мог найти ее в каком-нибудь сборнике басенных извлечений из исторических сочинений (вместе с баснями 9, 70, 128, 166, общее происхождение которых установлено Крузиусом).