Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1: Греция

Басня Бабрия сложилась в другое время и в другой обстановке. Не философия, а риторика была центральным культурным явлением его эпохи. Это было время подготовки и начала того расцвета эпидиктической риторики, который получил название второй софистики. Школьные упражнения, на которых молодые люди вырабатывали блеск ораторской техники, – этопеи, контроверсии и свазории, похвалы и порицания, толкования мифов, описания, рассуждения на темы сентенций и хрий – выносятся из школы на публику, обрабатываются как самостоятельные литературные произведения, находят место в собраниях сочинений того или иного оратора. Басня была первой в ряду риторических прогимнасм, и внимание к ней в такой обстановке вполне понятно. Если Федр был одинок среди современников со своим интересом к басне, то басни Бабрия перекликаются с многочисленными басенными примерами, рассеянными в произведениях Плутарха, Диона Хрисостома, Лукиана, Апулея, Аппиана, Филостратов и других писателей его эпохи (не говоря уже о несохранившихся басенных сборниках Плутарха и Никострата). Басня Бабрия – порождение риторической школы греческого Возрождения с ее духовным аристократизмом, эстетством и культом древности. Ее религиозный скептицизм живо напоминает вольнодумство Лукиана, ее идиллические мотивы заставляют вспомнить об Элиане, который от зрелища человеческой суеты искал спасения в наблюдении мира животных ( Ael ., De nat. an., epil.). Ученость и изящество за внешней простотой и легкостью речи, аристократическое презрение к черни под традиционной народностью тем и сюжетов, сочетание дидактичности и заботы о красоте слога, совмещение архаической стилизации с новейшей изысканностью – все эти черты роднят басню Бабрия с литературой второй софистики.

В творчестве Федра и Бабрия с наибольшей яркостью определилось расхождение двух направлений в античной басне – плебейского, моралистического, опирающегося на традицию использования басни как иллюстрации в философском поучении, и аристократического, эстетизирующего, опирающегося на традицию использования басни в качестве школьного риторического упражнения. В баснях Федра слышатся отголоски древнейшего («эзоповского») периода истории басни, когда басня была боевым оружием демоса VII–VI веков до н. э. в борьбе против знати; басни Бабрия представляются законченным выражением позднейшего периода, когда общественное значение басни сходит на нет и она сохраняет только художественную ценность.

Римский поэт Федр, писавший в I веке н. э., и греческий поэт Бабрий, писавший во II веке н.э., – два классика античной басни. Их имена связаны с важнейшим переломным моментом в развитии этого жанра: в их творчестве басня впервые перестает быть жанром устной словесности и становится жанром художественной литературы. Конечно, и до Федра и Бабрия басенные сюжеты попадали из фольклора в литературу; но басни как самостоятельного литературного жанра еще не существовало. Басни бытовали тогда в литературе двояко. Во-первых, в качестве довода или иллюстрации в рамках произведения иного жанра – примеры этому многочисленны и общеизвестны, начиная от Гесиода с его притчей о соловье и ястребе и кончая сатирами Горация. Во-вторых, в виде сборников басенных сюжетов, записанных схематично и сухо, и служивших черновым материалом для школьных риторических упражнений, – такие сборники дошли до нас под заглавием «басен Эзопа»; состояние текста этих записей убедительно показывает, что они не считались завершенными художественными произведениями, и каждый переписчик мог редактировать их по-своему. Будучи вставлены в большие произведения, басни получали художественную обработку, но не имели жанровой самостоятельности; будучи записаны в школьных сборниках, они обретали самостоятельность, но не имели художественной обработки. В творчестве Федра и Бабрия эти две стороны совместились: была создана античная литературная басня.

Федр был создателем латинской литературной басни, Бабрий – греческой. В истории басенного жанра их имена стоят рядом. И в то же время трудно найти двух других поэтов, которые представляли бы столь полную противоположность друг другу. Федр и Бабрий противоположны во всем: и в идейной направленности своего творчества, и в тематике, и в стиле. Как ни странно, эта глубокая противоположность до сих пор не была должным образом отмечена ни одним из ученых, занимавшихся античной басней.

Одна из сторон этой противоположности – стиль Федра и Бабрия – и рассматривается в настоящей работе. Если о языке Федра и Бабрия существует несколько диссертаций 79, то о стиле их в собственном смысле слова, о тропах и фигурах их речи не написано ничего, если не считать отдельных наблюдений в работах о языке да беглых замечаний комментаторов.

Рассмотрение языка художественных произведений имело предметом речевую систему произведения в ее отношении к нормам языка в целом и литературного языка в частности. Рассмотрение стиля художественных произведений, предстоящее нам, имеет предметом речевую систему произведения в ее внутреннем строении, в ее отношении к предмету речи и в ее отношении к позиции автора. В первом из этих трех аспектов мы различаем стиль сжатый и пространный; во втором – стиль отвлеченный и конкретный; в третьем – стиль субъективный и объективный. Могут быть выделены, конечно, и другие стилистические противоположности, но для сравнения стиля Федра и Бабрия они имеют меньшее значение.

По внутреннему построению речевой системы стиль Бабрия может быть назван пространным, а стиль Федра – сжатым.

Пространность стиля Бабрия достигается прежде всего широким применением плеонастических фигур. Плеонастические и близкие к ним фигуры преобладают у Бабрия над всеми иными: на 100 стихов у него приходится в среднем около 13 таких фигур (у Федра – около 2). Фигуры эти разнообразны. Самая простая из них – собственно плеоназм. Например: πηδῶσα ποσσίν (19, 4); ἐκερτόμησεν … φωνήσας (17, 4); μορφήν … γυναικείην καλῆς γυναικός (32, 3–4); λύκος … ἐν λύκοις ἐγεννήθη (101, 1) и др. 80Этой примитивной фигурой Бабрий пользуется сравнительно редко. Гораздо охотнее он употребляет синонимические пары – от полной тавтологии до частичного сходства значений: πέπειρος καί ἀκμαίη (19, 5); ῥίζα καὶ γένος (I, pr. 5); σφάζουσι καί κτείνουσι (21, 7); φυγή τε πάντων καὶ φόβου δρόμος πλήρης (1, 3); δείπνου τε χείρα καὶ βορῆς ἀποσχοῦσαν (106, 19); ὁμώροφον δῶμα καὶ στέγην οἴκει (12, 15) (синекдохическая пара: второе понятие содержится в первом); πνιγόμενος ἐκπνέων τ’ (60, 2) (градация). Частным случаем такой синонимии являются пары, в которых второе понятие повторяет первое путем отрицания его противоположности: ὄμφαξ … οὐ πέπειρος (19, 8); μεῖνον … μὴ σπεύσῃς (1, 5); ζωγρεῖν … μηδὲ ἀποκτείνειν (53, 2); εὔχου, ὅταν τι ποιῇς … ἢ μάτην εὔξῃ (20, 7–8) и др. Это случай, вносящий оттенок антитезы и этим близкий к литоте, которая также нередка у Бабрия: κύων οὐκ ἄπειρος ἀγρεύειν (69, 2); κυνηγὸς οὐχὶ τολμήεις (92, 1) и др. К таким видам плеонастических фигур приближается плеонастический эпитет: πλωτὸς ἰχθύς (I, pr. 10) 81; φάραγξ κοιλώδης (20, 2); ταῦρος ϰεράστης (23, 2); и др.