Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Несмотря на то, что в Петербурге тесные взаимоотношения между Россией и Пруссией называли «залогом спокойствия и силы обоих государств» [1656], Бисмарк продолжал настаивать на преждевременности развития российско-прусских отношений в сторону военно-политического союза, чтобы не подтолкнуть Францию и Австрию к ответным мерам. Обсуждая с Убри вероятность нападения объединенной коалиции на Россию или Пруссию, Бисмарк довольно размыто говорил о том, что «солидарность интересов обяжет каждую из этих двух стран поддерживать другую» [1657]. В этом случае, с началом австро-русской войны он считал целесообразным нанести основной удар прусской армии не на австрийском, а на французском направлении. Бисмарк хотел убедить Петербург в нежелании распространять франко-германский конфликт на всю Европу, поскольку надеялся, что «мы (немцы – В. Д.) сами справимся с войной против Франции» [1658].

Однако существовала опасность того, что развитие действий пойдет по иному сценарию. Об этом Бисмарку сообщал из Константинополя Брассир де Сен-Симон [1659]. Ссылаясь на российского посла в Османской империи генерала Н. П. Игнатьева, он писал, что «Наполеон III хочет войны с Пруссией, поскольку он ничего другого и не может, и надеется спасти этим себя и свою династию». Ожидая окончания военных приготовлений во Франции, он следил за подходящим для нападения на Пруссию моментом. В этом случае для ослабления российско-прусских совместных действий он мог значительно осложнить и без того запутанный восточный вопрос™' Провокация французами беспорядков в Дунайских княжествах и балканских владениях Турции, по мнению Игнатьева, могла бы заставить Россию отправить свою основную армию на юг, а не на границу с Австрией, как рассчитывал Бисмарк. В таком случае, Северогерманскому союзу стала бы угрожать война на два фронта: против империи Наполеона III и Габсбургской монархии.

Бисмарк критически оценивал вероятность такого развития событий, но в очередной раз подчеркнул важность прусско-российских доверительных отношений [1660]. В своих предписаниях прусским дипломатам Бисмарк теперь уже заверял в решительной поддержке Пруссией России в случае нападения на нее Австрии [1661], заявлял о содействии в восточных делах, что ценил Петербург [1662], а в личных разговорах вновь подчеркивал важность и значимость России как международного союзника Пруссии [1663]. И в Вене знали о том, «что забота о тесных отношениях между двумя Дворами является в настоящий момент главной задачей политики двух кабинетов: Берлина и Петербурга – и что она должна остаться таковой и в дальнейшем» [1664].

Александр II и Горчаков оставались в целом довольными общим направлением прусской политики по отношению к России в это время [1665]. Горчаков в разговоре с Ройсом высказал свое согласие с Бисмарком в том, что прусско-российское единство будет иметь оборонительный характер, и заверил, что «в планах России не предусмотрено вызвать повод к войне» [1666], в том числе и в восточном вопросеLXXI. Лишь неясность целей Австрии на Востоке беспокоила Петербург [1667].

Возникший в конце марта – начале апреля 1868 г. в переписке между Петербургом и Берлином вопрос о перспективе документального оформления российско-прусского союза стал рассматриваться как случайность, произошедшая в результате недопонимания (причем, Бисмарк косвенно ссылался на неверность переданной российским посланником в Берлине Убри информации о якобы имевшей место его встрече с Бисмарком и Мольтке, где обсуждались эти вопросы [1668]), и вскоре потерял актуальность. Горчаков выразил в разговоре с Ройсом свою уверенность в тесных отношениях между двумя августейшими монархами, которые стояли выше всякого письменного договора [1669], с чем согласился и северогерманский канцлер. В своем предписании Ройсу он сообщал: «Я полностью разделяю высказанное князем Горчаковым мнение, что достигнутое согласие достаточно, «чтобы можно было спокойно следить за событиями». Я могу считать теперешнее доверие между монархами и их правительствами настолько существенным, а природу отношений настолько неотложной, что в отношении разработки двусторонней политики не может существовать ни малейшего сомнения» [1670].

Рассуждая о состоянии общеевропейских дел в это время, Горчаков писал Штакельбергу в Вену, что «горизонт стал немного яснее, хотя всем известные настроения некоторых кабинетов не позволяют нам терять бдительность» [1671]. Летом и в начале осени 1868 г., несмотря на сохранявшуюся в международных отношениях остроту восточного вопроса, опасность общеевропейской войны миновала [1672], и внешнеполитические ведомства Европы получили на некоторое время передышку для встречи с предвестниками надвигавшейся бури.

В октябре 1868 г. дипломатический представитель Великого герцогства Гессен в Вене барон Генрих Вильгельм Август фон Гагерн сообщил своему шефу министру-президенту Рейнхарду Карлу Фридриху фон Дальвигу в Дармштадт [1673]об одном очень интересном событии. В середине октября австрийский генерал Эммерих фон Турн-унд-Таксис прибыл по приказу Франца-Иосифа I в Варшаву для приветствия российского императора. Гагерн писал, что, по словам Бойста, политических предписаний австрийский генерал не имел. Тем не менее, во время встречи с австрийским посланником Александр II перешел на обсуждение политических проблем и сделал следующее заявление: «Задача заключается в том, чтобы восстановить соответствующий современному положению дел Священный союз между Россией, Австрией и Пруссией и благодаря этому создать гарантию для сохранения или восстановления порядка и мира в Европе». Это высказывание смутило австрийского генерала, не имевшего предписаний Бойста на этот счет. Александр II особо отметил, что укрепление отношений между Россией и Австрией должно было быть достигнуто на основании согласования широкого спектра спорных вопросов. Как и прежде, российский император предлагал свое посредничество в налаживании австро-прусских отношений. Однако, по-видимому, не только генерал был обескуражен подобными высказываниями императора. Бойст не мог ответить на вопрос Гагерна о том, имеют ли эти планы политическое развитие, лишь заметив, «что лично он не видит в них никакого продолжения»™™.

Бойст был отчасти прав, поскольку путем мирного согласия комплекс назревших проблем был разрешим уже с трудом [1674]. В европейских дипломатических ведомствах кипела работа по решению восточного вопроса, связанного с кризисом в Румынии и греко-турецким конфликтом на Крите. Не исключая перспективу грядущей войны [1675], Бисмарк продолжал с большим вниманием заботиться о поддержании крепких отношений с Петербургом [1676], хотя и следил за тем, чтобы российские интересы не нарушали интересы мираLXXVIII. Он долгое время наблюдал за деятельностью румынского министра внутренних дел и по совместительству военного министра и министра финансов Йона Константина Брэтиану, выступавшего за расширение румынского национального движения, а также за так тревожащей Россию Венгрией [1677], в особенности за тем, чтобы она не подчинилась внешней политике политике БойстаLXXIX. Когда же австрийский министр-президент граф Дьюла Андраши заявил, что Венгрия в возможной франко-германской войне выступит против Германии, если Румыния не прекратит свою антивенгерскую кампанию [1678], а Пруссия не перестанет ее поддерживать, Бисмарк потребовал от Бухареста отставки Брэтиану [1679].