Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Зорко охраняемая Бисмарком дружба с восточным соседом все больше настораживала западного соседа Северогерманского союза. В ходе проходивших 24 мая и 7 июня 1869 г. во Франции четвертых парламентских выборов, ставших последними выборами в истории Второй империи, значительное число мест в Законодательном собрании получили представители либеральной и республиканской оппозиции, выступавшие против политики Наполеона III, что должно было стать «уроком для французского правительства» [1785]. Лозунги оппозиции становились привлекательными не только в крупных городах. «Несмотря на все старания Наполеона III приобрести популярность в массе народа, неудовольствие проявлялось и в низших слоях. Все показывало, что Франция уже не расположена долее выносить навязанную ей диктатуру» [1786], – вспоминал Милютин. Точно такая же оценка встречается в одном из июньских донесений Швейница в Берлин [1787]. Бисмарк хотя и сомневался в том, что большинство Законодательного корпуса покажет явную «либеральную окраску», тем не менее, полагал, что депутаты будут находиться под постоянным страхом революции и опасностей, проистекающих из международной напряженности [1788]. В этом прогнозе император был более реалистичным, если даже не сказать более пессимистичным.

Слова Александра II оказались во многом пророческими: «Во Франции стали ближе к катастрофе, которая может угрожать существованию нынешней империи» [1789]. «Санкт-Петербургские ведомости» предполагали, что в наступивших для Франции сложных обстоятельствах Наполеон III прибегнет к «известному способу отвлечения внимания французского общества от внутренних дел посредством внешних предприятий» [1790].

Петербург продолжал внимательно следить за развитием французского сотрудничества с Австрией и Италией [1791], вот только результатов такого сотрудничества видно не было. Во время встречи с Ройсом 31 октября, российский император заявил: «Франция, в которой Австрия до сих пор привыкла видеть свою надежную опору, кажется, больше не обеспечивает ей надлежащей безопасности и, вероятно, поэтому венский двор столкнется с необходимостью выстраивания отношений в другом месте» [1792].

Отмечался, напротив, рост международного влияния России и Пруссии, каждый раз выбиравших миротворческую позицию в ходе последних международных кризисов. Вероятно, эти факты подтолкнули Наполеона III попытаться охладить отношения между двумя дружественными Дворами. Успех такой акции мог иметь тяжелые последствия для Берлина. «Московские ведомости» писали в июне 1869 г.: «Пруссии грозит серьезная опасность <���…> она изолирована и принуждена взирать на Россию как на последнюю надежду» [1793]. Во время встречи 16 июня с Александром II Швейниц делился своими переживаниями в отношении возможной войны Пруссии и Франции и ее тем большей вероятности, если Наполеону III удастся «развести нас с Россией». В ответ российский император отмечал, что военный исход франко-прусского противостояния в ближайшей перспективе едва ли возможен, хотя и не исключал этот вариант. В отношении опасений Швейница по поводу «разведения» России и Пруссии Александр II «сказал с серьезным, почти торжественным выражением, которое имел обыкновение употреблять в подобных ситуациях: „в отношении короля (Вильгельма I – В. Д.) и меня ему это никогда не удастся и дай Бог, чтобы этого никогда не произошло и впоследствии“» [1794]. Подобные заявления делал и прусский король, подкрепляя их заверениями в проведении Берлином миролюбивой политики и наличии у Пруссии достаточных сил для того, чтобы «твердо идти своим путем и дать отпор любому вмешательству Франции» [1795].

В предписании Бернсторфу [1796]Бисмарк критически оценивал высказывание британского министра иностранных дел Джорджа Вильерса Кларендона о налаживании отношений между Парижем и Петербургом, « восточномветре, который однажды точно начнется», поскольку считал наступление такого «ветра» в настоящий момент «маловероятным» [1797].

В данных обстоятельствах Бисмарк занял выжидательную позицию, лишь изредка рекомендуя Ройсу напоминать Горчакову, что «максимальная открытость политики кабинета Его величества короля (Пруссии – В. Д.) по отношению к императорскому (Российскому – В. Д.) кабинету стала уже постоянным правилом» [1798]. Берлин не упустил шанс сделать приятное Петербургу еще в одном важном, но деликатном деле. В своем втором, уже секретном, донесении из Петербурга от 29 октября 1869 г. [1799]Ройс передавал Бисмарку любопытное содержание доверительной беседы с Горчаковым. Так, Ройс поинтересовался мнением российского канцлера «о рассматриваемых Его величеством королем (Пруссии – В. Д.) назначениях на вакантные прусские дипломатические посты за рубежом». В самых дружественных изъяснениях Горчаков предположил, что со своими обязанностями на «важнейшем посту в Константинополе» мог бы справиться один из сотрудников прусского дипломатического представительства, находившихся в России вот уже несколько лет и бывших на хорошем счету в Петербурге: Генрих фон Кейзерлинг-Раутенбург или Ханс Лотар фон Швейниц. Свое согласие передать эту информацию Бисмарку для соответствующего ходатайства перед Вильгельмом I Ройс сопроводил фразой, что «при любых обстоятельствах не должны быть разрушены важнейшие линии взаимопонимания с соответствующими российскими дипломатическими представительствами (за рубежом – В. Д. )». Со своей стороны Ройс просил, чтобы при назначении российского представителя в Вену Петербург рассмотрел кандидатуру дипломата, «чьи личные или родственные симпатии не были бы враждебны Пруссии» [1800]. В ответ Горчаков обозначил кандидатуру графа Н. Адлерберга. Он обращал внимание на то, что Александр II еще не принял решение о смене российского представителя в Вене, однако был также крайне заинтересован в том, чтобы и российский, и прусский «представители в Вене всегда находились в совершенном согласии». Интересно, что в 1869 г. во главе прусского представительства в Константинополе стал Генрих фон Кейзерлинг-Раутенбург, а Ханс Лотар фон Швейниц 9 декабря 1869 г. занял не менее важный для прусско-российских отношений пост северогерманского посланника в Австрии. Российское дипломатическое представительство в Вене возглавил князь Николай Алексеевич Орлов [1801], который, правда, менее чем через 5 месяцев уступил этот пост российскому дипломату Евгению Петровичу Новикову, известному славянофилу, что в определенном смысле было весьма показательно.

И хотя «Allgemeine Zeitung» утверждала, что «слухи об ослаблении отношений между Пруссией и Россией, лишены всякого основания <���…> здесь, как прежде очень сильно симпатизируют не только России, но славянским элементам в целом» [1802], определенной проверкой верности расчетов Бисмарка должна была стать миссия нового французского посла в России генерала Эмиля Феликса Флёри, которого в ноябре 1869 г. Наполеон III отправил в Петербург с целью улучшения отношений с Россией [1803].