Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Теперь все зависело от Александра II. Еще накануне миссии Флёри между российским императором и Ройсом 31 октября состоялся важный разговор, содержание которого Ройс в совершенно секретном донесении [1804]передал в Берлин. Российский император «с обеспокоенностью» отзывался о происходивших во Франции событиях, «он отмечал, что стали усиливаться революционные тенденции в той же пропорции, в которой происходило уменьшение авторитета императорской власти». Революционные события во Франции, по мнению императора, «нанесли бы неизбежный ответный удар по монархиям остальной Европы». Ройс отмечал, что по сравнению с 1848 г., о котором упомянул Александр II, ситуация в Европе изменилась, поскольку стали более сплоченными консервативные силы. Он в очередной раз обращал внимание самодержца на проводимую лично прусским королем и прусским правительством линию на укрепление тесных отношений между Россией и Пруссией, на что император ответил: «Вы знаете, что я думаю по этому поводу». В этой связи обращает на себя внимание тот скептицизм, с которым Александр II высказывался о назначении нового французского посла в России, этого «старого лиса», и «непонимание, почему ко мне направляют именно эту личность». Ройс приходил к выводу, что российский самодержец «нарочно дал мне понять», что он не станет относиться к генералу Флёри с «исключительным доверием».

Содержание этой аудиенции прекрасно объясняет, почему красноречие прибывшего в Петербург Флёри особенно не воодушевило российского императора. Хотя он и составил для себя положительное впечатление о генерале [1805], в целом он довольно скептически отнесся к такой перемене во французском дипломатическом представительстве в России [1806]. Тем более это важно, если учитывать позицию, обозначенную в Петербурге генералом Флёри, который «постарался донести императору, что он прибыл сюда не как представитель идей министра иностранных дел <���…> но отражает здесь образ мыслей императора (Наполеона III – В. Д.)» [1807]

Хотя Горчаков и надеялся на конструктивное развитие встречи [1808], аудиенция приобрела более сдержанный характер. В своем очередном донесении [1809]Ройс отмечал отсутствие интереса Петербурга к высказанному генералом Флёри предложению о том, чтобы Россия выступила защитницей интересов Австрии в Южной Германии. Царь остался непреклонен, заявив, что «образ моих мыслей не изменится ни по отношению к королю (Вильгельму I – В. Д.), ни по отношению к Пруссии». Безуспешной оказалась попытка генерала ударить по чувствительной теме, недавно возникшей в отношениях между Россией и Германией: «пангерманизм» и «прусское страстное влечение к остзейским провинциям».

Действительно, со второй половины 1867 г. в Германии больше внимания стали уделять остзейским губерниям России и проводимой в них царской администрацией политике русификации. Особенно германское общественное мнение взволновало выступление императора Александра II 15 июня 1867 г. в Риге, в котором было заявлено: «Я желаю, господа, чтобы вы не забывали, что принадлежите к единой русской семье и образуете нераздельную часть России, за которую отцы ваши и братья, и многие из вас самих проливали кровь. Вот почему я надеюсь найти со стороны вашей в мирное время содействие мне и моему представителю в среде вашей, генерал-губернатору <���…> к приведению в исполнение тех мер и реформ, которые я считаю необходимыми и полезными для вашего края» [1810].

В связи с этим в прусском парламенте высказывались мнения о необходимости выхода Пруссии из сферы влияния Российской империи, в которой она находилась чуть ли не с 1815 г., и об открытом заявлении своих интересов в российских остзейских провинциях. Отстаивание Пруссией прав протестантов в российском Остзейском крае приравнивалось к отстаиванию Россией прав христиан в балканских провинциях Османской империи [1811]. На «наглое угнетение германской национальности в Остзейских провинциях, принадлежащих, к сожалению, до сих пор России», пытался обратить внимание Северогерманского рейхстага основатель Саксонской народной партии Вильгельм Либкнехт. Он полагал, что, угрожая России вступлением на ее территорию «500-тысячной» армии, Северогерманский союз добился бы от нее уважения прав немцев в Остзейском крае и продемонстрировал бы «доказательство германской силы» [1812].

Оценивая позицию немецкой прессы, «Московские ведомости» писали: «Польские паны в России выставляются теперь образцом консерватизма, и прусские газеты, даже некогда столь ярая ненавистница польщизны, Крестовая газета, вдруг стали услужливыми отголосками польской лжи против России. Они, по-видимому, признают совершенно солидарными в России немецкое дело и польское дело. По крайней мере, Norddeutsche Allgemeine Zeitung, огрызаясь против московской «национальной» демократии, связывает немцев с прочими в России нерусскими народностями, сближающимися в общем интересе оградить себя от нее» [1813].

Бисмарк в этом вопросе оставался по-прежнему непоколебимым. Он был резким и последовательным противником любой попытки вмешательства Пруссии в это опасное в первую очередь для нее самой и ее отношений с Россией предприятие [1814]. Он пресекал любые поползновения поднять эту проблему. Бисмарк убежденно доказывал прусским депутатам, что «самостоятельное и сильное правительство с тяжестью восприняло бы вмешательство иностранных политических объединений в свои внутренние дела». При этом он сомневался, что подобные политические инсинуации для самих остзейцев были бы более действенны, нежели «предельно решительное чувство справедливости Его величества императора (Александра II – В. Д.)» [1815]. В своих секретных предписаниях он однозначно заявлял, что «мы должны руководствоваться лишь собственными интересами; а они не имеют никаких точек соприкосновения с российским Остзейским краем» [1816]. Это соответствовало также и его официальным высказываниям о том, что «этот край <���…> никогда не может считаться немецкой землей» [1817]и «что он знает от самих остзейцев, что они не желают, чтобы этот вопрос был предметом прений прусского сейма» [1818].

Несмотря на нарочитое обсуждение на страницах немецких газет неутешительного экономического и правового положения немцев в Остзейском крае [1819]и негативного восприятия местным населением политики русификации края [1820], «Московские ведомости» не воспринимали эти публикации всерьез. Редакция газеты задавала своим оппонентам риторический вопрос: «Неужели, однако, в Берлине серьезно думают, что есть на свете политические люди, которым не известно, что агитация прусской печати, принимающей в свои столбцы изменнические корреспонденции из Лифляндии, есть дело пустое и заказное? <���…> Как участь польской интриги, так и участь немецкой интриги находятся единственно в руках русского правительства» [1821].