Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

В своем письме королю [1908]Бисмарк сообщал, что принятие князем Леопольдом испанской короны входило в стратегические интересы Пруссии. Он убеждал короля, что голосование испанских кортесов за кандидатуру Леопольда большинством в % голосов было сопоставимо лишь с избранием династий Стюартов и Романовых, поэтому признание Леопольда испанским королем всеми державами Европы имело все законные основания. Благодарность испанского народа за усмирение анархии представителем династии Гогенцоллернов способствовало бы укреплению испано-прусских отношений, что еще сильнее бы осложнило положение Франции. Отклонение испанской короны, по мнению канцлера, могло привести к обращению испанцев к баварскому монаршему дому и поиску сближения с Францией и Римом, складыванию католической лиги на юге Европы. В другом случае канцлер предсказывал дальнейший виток революции и провозглашение республики, что в условиях международной напряженности и шаткости власти Наполеона III могло зажечь революционный факел во Франции, а затем и по всей Европе.

Бисмарк стремился всячески преодолеть [1909]нежелание Вильгельма I и Леопольда согласиться на занятие престола Гогенцоллернами, чтобы не вызвать негодование Европы. Он убеждал, что этот вопрос принадлежит сфере личных взаимоотношений в доме Гогенцоллернов и не обязан согласовываться с Францией дипломатическим путем. И это ему в скором времени удалось.

24 июня «Memorial Diplomatique» писала, что «все теряются в догадках» в отношении нового «таинственного кандидата» на испанский престол, о котором генерал Прим упомянул на очередном заседании Кортесов [1910]. Но уже в этот день Вильгельм I согласился позволить Леопольду выдвинуть свою кандидатуру на занятие испанского трона. 2 июля об этом стало известно в Европе – и «испанская бомба взорвалась» [1911].

Наполеон III, по воспоминаниям Милютина, «решился воспользоваться предлогом, чтобы придраться к прусскому правительству, к которому давно питал злобу» [1912]. Международные отношения раскалялись до предела. «Санкт-Петербургские ведомости» небезосновательно отмечали, что в международных отношениях в первой половине 1870 г. наступило затишье, как «вдруг в какие-нибудь три дня положение дел совершенно изменилось. На юге появилась черная точка, которая быстро превратилась в грозовую тучу, нависшую над Европой» [1913].

4 июля МИД Пруссии ответил на немедленно последовавший французский запрос тем, что не знает о существовании переговоров между Вильгельмом I и Леопольдом [1914]. Это в принципе не было лишено смысла, если учитывать личный характер переговоров между королем и князем, что не должно было касаться ни официального Берлина, ни Парижа, ни какой другой державы [1915]. Бисмарк находил сам запрос «дерзким» [1916]. В своих мемуарах он написал: «Вмешательство Франции касалось первоначально испанских, а не прусских дел; проделанная наполеоновской политикой подтасовка, посредством которой добивались превращения этого вопроса в прусский, была, с точки зрения международного права, неправомочной и провокационной; она доказывала мне, что наступил момент, когда Франция стала искать ссоры с нами и готова была ухватиться за любой предлог, который казался пригодным» [1917]. Из Парижа в Бад-Эмс, где отдыхал Вильгельм I [1918], 6 июля был отозван северогерманский посол во Франции Карл фон Вертер для получения разъяснений [1919].

Парижский корреспондент «Neue Preußische Zeitung» сообщал: «То, что здесь происходит, Вам на расстоянии должно казаться невероятным! Я вижу все здесь происходящее своими глазами и слышу своими ушами, и не могу в это поверить <���…> мне порой кажется, что передо мной находятся опьяненные!» [1920]Французская пресса уже разразилась настоящим громом [1921]. «Московские ведомости» писали: «В Париже публика положительно готовилась к войне, и эти ожидания обнаруживались бесчисленным множеством ни на чем не основанных слухов, находивших, однако, место в газетах» [1922].

Наполеона III ответ прусского МИД не удовлетворил. В Бад-Эмс срочно отправился французский дипломат граф Винсент Бенедетти для получения объяснений [1923]. Бенедетти следовало известить короля о крайнем недовольстве императора Наполеона III согласием принца Леопольда занять вакантный испанский престол и вследствие этого о требовании Наполеона III от Вильгельма I обещать никогда более не рассматривать кандидатуру Леопольда Гогенцоллерна на испанский престол. Помимо того, что само требование Францией таких гарантий, было, мягко говоря, необоснованным, обращает на себя внимание тот вызывающий тон, в котором Бенедетти было предписано вести переговоры с королем. «Московские ведомости» со ссылкой на «Constitutionel» сообщали, что Бенедетти было «предписано настаивать на ускорении ответа, так как для получения оного может быть дан только краткий срок» [1924].

Тем временем Бисмарк отправил находившемуся в Эмсе своему коллеге, советнику министерства иностранных дел Генриху Абекену письмо [1925], в котором напоминал, что благодаря своей непоколебимой и бесстрашной позиции Пруссии удалось решить предыдущие международные конфликты мирным путем. Он считал, что Франция находится в более затруднительном положении и страхи ее раздирают гораздо сильнее, чем Пруссию. «Лишь только мы, – писал он Абекену, – дадим место мысли, что мыбоимся сильнее, французская надменность не оставит нам в скором времени никакого другого выбора, кроме как войны».

6 июля министр иностранных дел Франции А. Грамон на заседании Законодательного корпуса выступил с речью: «Мы не думаем, что уважение к правам соседнего народа обязывает нас терпеть, чтобы посторонняя держава посадила одного из своих принцев на престол Карла V <���…> Этого не случится, мы в этом уверены <���…> В противном случае мы сумели бы <���…> исполнить свой долг, не проявляя ни слабости, ни колебаний» [1926].

Ознакомившись с текстом этой речи, Бисмарк в разговоре с Койделем 8 июля в своем поместье Варцин в изумлении констатировал: «Это же похоже на войну. Такую бесцеремонную речь Грамон едва ли произнес бы, если бы война уже не стала решенным делом» [1927].

В своих телеграммах северогерманским дипломатическим представителям в Лондоне, Петербурге, Дрездене, Мюнхене, Штутгарте и Карлсруэ Бисмарк просил передать зарубежным правительствам, что Пруссия не рассматривает испанский вопрос как свой, считает выступление Грамона «дерзким и неправомочным», а поведение Франции «неприятно-странным» [1928]. На следующий день, 10 июля, Берлин официально известил правительства Франции [1929]и германских государств [1930]о том, что считает решение вопроса об избрании испанского короля исключительно внутренним делом Испании.