Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

После известий о поражении под Седаном, о пленении Наполеона III и его отречения от престола в пользу сынаXCVIII в Париже в результате поднятого восстания 4 сентября было образовано правительство национальной обороны, главой которого стал генерал Луи Жюль Трошю, а министром иностранных дел – Жюль Фавр. «Народ восстал, и шатающийся режим рухнул» [2080], – писал Пфланце. «В Седане, – резюмировали «Санкт-Петербургские ведомости», – империя безвозвратно погибла, закончив позором свое существование, начатое преступлением. Она возникла из потоков пролитой ею французской крови и в них же и исчезла, при звуках прусского национального гимна» [2081].

Официальная позиция России сводилась к необходимости выстраивания конструктивного диалога между великими державами для предотвращения возможных последствий событий во Франции [2082]. Сразу после Седана в военную квартиру объединенных германских войск поступило множество телеграмм Ройса из Петербурга, общий смысл которых сводился к желанию Александра II содействовать миру в Европе и окончить войну на общеевропейском конгрессе, поскольку происходившие события затрагивали интересы всех европейских держав. Горчаков опасался затягивания переговорного процесса, «если Бисмарк будет упорствовать в противодействии непринятию инициатив, сделанных людьми, находящимися у власти в настоящее время во Франции» [2083].

Согласно донесениям Ройса, российский император рассматривал требуемые Пруссией территориальные приобретения в южной Германии предпосылкой для дальнейшей непрекращающейся напряженности в Европе, поэтому считал, что Пруссии следовало обойтись без них для восстановления мира в Европе. Искусно используя свою манеру убеждать, Бисмарк в ответном предписании Ройсу в Петербург 6 сентября [2084]доказывал, что и его перспектива в отношении судьбы южногерманских государств служит исключительно делу мира в будущей Европе. Он писал, что «мы не можем оставлять южногерманскую границу незащищенной против любого французского вторжения». По его мнению, единственной причиной сохранения напряженности в Европе в последнее время было «неугомонное и властолюбивое тщеславие французского народа по поводу тех преимуществ, которые предоставила бы ему в борьбе против Германии централизация всех сил географической и стратегической позиции Франции». Учитывая агрессивную политику Франции в люксембургском, бельгийском и испанском вопросе, Бисмарк, в принципе справедливо, отмечал стремление Франции к территориальным приращениям и во многих случаях – за счет Германии. Таким образом, план Пруссии присоединить южногерманские земли к Северогерманскому союзу служил исключительно «оборонительным целям и нисколько не был опасным для мира и спокойствия Европы».

Бисмарк сообщал в Петербург, что своим желанием о присоединении государств Южной Германии, поддержанным общественным мнением и правителями всей Германии, Вильгельм I делился исключительно с Александром II, учитывая такую тесную связь между Россией и Пруссией. Это должно было несколько подсластить такую горькую для Петербурга пилюлю: «Мы не чувствуем себя обязанными к такой откровенности по отношению ни к одному другому правительству».

Бисмарк доверительно сообщал Ройсу, что Пруссия «будет готова во время переговоров приобщить также и интересы России, которые были бы желательны для императорского правительства».

О решении добиваться Эльзаса и Лотарингии Бисмарк сообщил в своем циркуляре дипломатическим представителям Северогерманского союза за рубежом [2085].

Отвечая на вопрос официального Петербурга о том, не изменились ли требования немцев о заключении мира, Бисмарк писал 16 сентября Ройсу [2086], что заключение мира без территориальных приобретений означало бы лишь временное перемирие. «Мы требуем Эльзас и Лотарингию, – продолжал канцлер, – не как виндикацию [2087]старых владений». По его мнению, несогласие России на аннексию западных территорий Пруссией объяснялось тем, что в России опасались, как бы через некоторое время немцы не заявили о своих правах также и на прибалтийские землиXCIX и ПольшуC. Отчетливо понимая суть вопроса, Бисмарк предвосхищал события и успокаивал Петербург в том, что Германия не станет претендовать на Остзейский край, называя это даже «смешным»CI. Он рассматривал аннексию Эльзаса и Лотарингии лишь как «гарантию от возможного нападения».

Тем временем, прусская армия, ведомая лично Вильгельмом I, продолжила после победы над французами в Битве при Седане продвижение вглубь французской территории. 15 сентября она была уже под стенами французской столицы. Парижское временное правительство национальной обороны прилагало усилия для борьбы с неприятелем, чтобы отстоять целостность французских территорий. В защиту обложенного немцами и бомбардируемого Парижа была собрана новая армия в 4 тысячи человек. Однако Париж был уже фактически отрезан от остальной страны. Новый министр внутренних дел Леон Мишель Гамбетта на воздушном шаре вылетел из Парижа. Через два дня он появился в Туре. Руководствуясь искренним желанием спасти свою Родину он сформировал Луарскую армию, но ее попытка соединиться с Парижской не удалась [2088]. Другая армия под командой генерала Шарля Дени Бурбаки, которая намеревалась действовать в тылу германской армии на их коммуникациях с Германией, была разбита Э. фон Мантейффелем.

17 сентября германские войска отбили последние попытки французов спасти пути снабжения Парижа. 18 сентября были окончательно заблокированы все железнодорожные пути сообщения с Парижем, а 19 сентября германская армия приступила к осаде французской столицы [2089]. Окончательно бесперспективным положение французов стало после того как попытка Базена прорваться из осажденного Меца не удалась, и 27 октября он сдался с 180-тысячной армией [2090].

Такой стремительный ход событий стал полной неожиданностью для Европы. В России этой молниеносности были удивлены не менее. 16 ноября 1870 г. Ройс отправил в Берлин донесение, начало которого заслуживает особого внимания. Целесообразно воспроизвести его. «Настоящая война, – писал Ройс, – как видится, окажет решающее влияние также и на российскую военную организацию. Тот пример, который продемонстрировала Пруссия, создав в короткое время из незначительной армии колоссальные войска, произвело здесь глубокое впечатление. В результате этого в здешнем большом свете проявились две тенденции: с одной стороны, это страх, с другой – желание такого же совершенства, которое удалось Пруссии <���…> вопрос, возможно ли применить и в России нашу прусскую военную систему, неоднократно становился предметом обсуждения в здешних влиятельных кругах» [2091].