Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Об установившемся между Петербургом и Берлином уровне доверия свидетельствует также один любопытный факт. В донесении от 20 октября в Берлин Ройс передавал содержание своей беседы с шефом жандармов и главным начальником III Отделения Собственной Е. И. В. канцелярии Петром Андреевичем Шуваловым. По словам Шувалова, «император обратил внимание на то, что если германской армии в ходе войны удастся схватить некоторых российских социалистов, в особенности, Бакунина и Нечаева, которые находились в настоящее время в Лионе, их следует взять под стражу и интернировать на первое время в Пруссию» [2135]. Примечательно, что Бисмарк, ранее подтвердивший готовность по ходатайству российского генерального консула выпускать из оккупированных прусской армией французских населенных пунктов российских подданных [2136], в случае, если эти «личности будут пойманы» [2137], согласился оказать такую услугу императоруCII.

Однако далеко не это было главным в чаяниях Петербурга в настоящий момент.

Несмотря на то, что прошедшее 27 октября 1870 г. заседание Совета министров Российской империи не продемонстрировало единства мнений по вопросу о своевременности российской инициативы по отмене нейтрализации Черного моря [2138], 31 октября 1870 г. Горчаков подписал свою ставшую впоследствии знаменитой циркулярную депешу. Она предназначалась для передачи через российские дипломатические представительства правительствам государств, подписавших Парижский мирный договор 1856 г. [2139]В депеше сообщалось о решении России не соблюдать часть статей этого договора. Горчаков заявлял, что Парижский договор 1856 г. неоднократно нарушался подписавшими его державами. Таким образом, он ставил Россию в несправедливое и опасное положение, поскольку соперники России в восточном вопросе сохраняли право содержать свои военные эскадры в Средиземном море. Появление в военное время с согласия Турции иностранных судов в Черном море могло явиться посягательством против присвоенного этим водам полного нейтралитета, вследствие чего Причерноморское побережье было открытым для нападения. В циркуляре отмечалось, что Россия не может больше считать себя связанной положениями трактата, ограничивающим ее суверенные права и безопасность на Черном море. В то же время царское правительство заявляло о своем намерении соблюдать все остальные пункты Парижского договора [2140].

7 ноября прибывший в Версаль генерал Михаил Николаевич Анненков [2141]доставил письмо Александра II Вильгельму I [2142]от 31 октября, в котором говорилось о желании российского императора освободить Россию от уз Парижского мира [2143]. В этом письме царь просил о деятельной поддержке со стороны Пруссии и напомнил королю, что начиная с миссии генерала Э. фон Мантейффеля в Петербург в 1866 г. прусская сторона неоднократно подтверждала свое согласие оказать России эту помощь. «Я хотя и знал, что нечто подобное готовится, – говорил Вильгельм I своему придворному чтецу, – но при настоящем положении дел, когда ничего еще не решено, эта мера России состоялась в неудобную для нас минуту. Сама по себе декларация совершенно правильна» [2144].

Генерал Анненков также передал Бисмарку копию составленного Горчаковым 31 октября проекта циркуляра правительствам держав, подписавших Парижский мир 1856 г., и его личное письмо от 1 ноября, в котором канцлер в дружеских изъявлениях просил Бисмарка о временном сохранении этой информации в тайне [2145].

Берлин, безусловно, знал об этом затаенном желании императора и этой важной цели российской внешней политики. Еще в середине июня 1870 г. Ройс писал в своем донесении в Берлин: «Остается бесспорным, да я и сам это слышал из уст имперского канцлера (Горчакова – В. Д.), что русские мечтают о восстановлении флота на юге империи, что они страстно желают стряхнуть с себя возложенные на них узы Парижского договора» [2146]. А спустя две недели Горчаков в разговоре с Ройсом сделал ясный намек на то, что дальнейшее выстраивание отношений между Россией и Северогерманским союзом будет зависеть от занимаемой Берлином позиции в восточном вопросе. «Добрые отношения между двумя Дворами, – подчеркивал канцлер, – должны быть отмечены и делами. Европа обязана видеть и знать, что Пруссия и Россия держатся друг друга, вследствие чего было бы крайне желательно, чтобы поведение представителей двух держав на Востоке было бы по возможности единообразным». По собственному мнению Ройса, одна из целей внешней политики Петербурга заключалась в том, «чтобы представительства Северогерманского союза на Востоке услуживали российской дипломатии» [2147]. Стремление к получению со стороны Северогерманского союза дипломатической поддержки на Востоке сохраняло свою актуальность во внешней политике Петербурга и далее [2148].

Вечером 7 ноября Бисмарк телеграфировал Ройсу: «Экспедиция Анненкова получена. Доклад только завтра, но для меня никакого сомнения в том, что король согласится на высказанные императором в письме ожидания. Скажите об этом предварительно Горчакову» [2149]. Эта инициатива Петербурга, однако, заставила Бисмарка определенно поволноваться. Военная осада Парижа, английские инициативы по подписанию военного перемирия, не прекращавшиеся переговоры с делегатами от южногерманских государств [2150], – все это явилось определенной проверкой на прочность проводимой им в эти дни политики. Российская инициатива могла послужить толчком для нового конфликта, в решении которого мог понадобиться созыв общеевропейского конгресса, ведь император был «готов пойти на любое коллективное согласие Европы, чтобы дать решение проблемам, возникающим на Востоке, в соответствии с общими интересами мира и прогресса» [2151]. «Вмешательство могло иметь лишь ту тенденцию, – вспоминал Бисмарк, – чтобы при посредстве конгресса урезать плоды нашей, немцев, победы. Эта опасность, не дававшая мне покоя ни днем, ни ночью, возбудила во мне стремление ускорить заключение мира, чтобы избежать при этом вмешательства нейтральных» [2152]. Бисмарк прекрасно понимал, что на этом конгрессе может быть поднят вопрос и об окончании Франко-германской войны, а, главное, об условиях мирного договора, поэтому, как и в сентябре – октябре, он решительно выступал против него.

Утром следующего дня Бисмарк отправил Ройсу телеграмму, в которой просил узнать, было ли возможно предотвратить такой поспешный шаг Петербурга или хотя бы отсрочить его на несколько недель, подчеркивая, что Пруссия через несколько недель смогла бы оказать России более существенную помощь. «Если отсрочка все же невозможна, – передавал Бисмарк, – это не изменит нашу точку зрения, хотя весомость нашего голоса в Англии сегодня будет меньше чем через несколько недель» [2153]. Но еще до того как из Петербурга пришло сообщение, что циркуляр Горчакова уже передан, в телеграмме 9 ноября Бисмарк передавал Ройсу, что «Пруссия удовлетворит просьбу императора» [2154], что положительно было встречено в Петербурге [2155]. Кроме того, в своих телеграммах в Константинополь, Вену и, прежде всего, в Лондон [2156]Бисмарк пытался охладить возможное негодование от предстоящей новости. Для того чтобы не скомпрометировать прусско-российские отношения, Бисмарк считал необходимым заявить о полной для него неожиданности этого российского заявления [2157]. 14 ноября Ройс сообщал в Берлин, что император «отнесся с благодарностью» к занятой королем Вильгельмом и Бисмарком позиции в связи с подготовкой российского демарша [2158], а спустя еще две недели отмечал, что в связи с этим «двойственность в отношении России к Франции вскоре совершенно исчезнет» [2159].