Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

И хотя с международно-правовой точки зрения для Англии, Франции и Австрии циркуляр Горчакова, который произвел большое впечатление в Европе [2160], означал наступление casus belli, момент для заявления был выбран Россией удачно. Горчаков торопил события, пока не изменились международные условия для достижения этой внешнеполитической цели [2161]. Франция, главный «гарант» договора 1856 г., была разгромлена. Австро-Венгрия, несмотря на свой протест [2162], не могла приступить к активным действиям, учитывая опасность вторжения на ее территорию прусской и особенно российской армий [2163]. Англия всегда избегала единоличных военных действий, поэтому можно было надеяться на привычный для Лондона дипломатический демарш [2164], тем более что и связанная с циркуляром Горчакова шумиха в столице Великобритании стала постепенно утихать [2165]. Решающим фактором для России могла стать позиция Северогерманского союза. Накануне «Вестник Европы» писал: «Теперь именно минута хлопотать о лучшем обеспечении наших интересов <���…> пропустив эту минуту, нам придется уже пенять на себя, если могущественная Германия окажет на Востоке предпочтение интересам австрийским, а не русским» [2166]. В Северогерманском союзе пока на этот счет все было спокойно. Несмотря на редкие заявления отдельных депутатов, как, например, Вильгельма Либкнехта, обращавшего внимание на опасность общеевропейской войны из-за поднятия Александром II восточного вопроса [2167], общественное мнение в целом было спокойно. Как отмечали «Санкт-Петербургские ведомости», «немецкие газеты вообще не обнаруживают никаких враждебных чувств относительно русского заявления» [2168]. Это, безусловно, была установка Берлина [2169]. Интересно, что, согласно информации петербургского корреспондента «Indépendance Belge», в ответ на это министр внутренних дел А. Е. Тимашев передал главным редакторам газет повеление Александра II «прекратить любые нападки прессы в отношении Пруссии» [2170]. Это, вероятно, относилось, прежде всего, к газете «Московские ведомости», члены редакции которой незадолго до этого приняли участие в подготовке известного ноябрьского адреса Московской городской думы, наделавшего много шума в российском обществе и отклоненного императором, оставшимся «недовольным славным городом Москвой» [2171].

Не желая усложнять и без того трудную ситуацию в ЕвропеCIV, вызванную Франко-германской войной, английская дипломатия прибегла к предусмотренной в Парижском мирном договоре 1856 г. возможности обратиться к помощи третейской стороны. В этих обстоятельствах ею могла стать Пруссия, не принимавшая активное участие в составлении договора 1856 г. И Пруссия поспешила воспользоваться этой возможностью [2172]. Таким образом, «общее внимание (было – В. Д.) устремлено теперь на Англию и на Пруссию» [2173]. «Не нужно слишком много политической проницательности, – писали «Санкт-Петербургские ведомости», – чтобы понять в настоящую минуту всю пользу тесного союза с Пруссией для России» [2174].

В отношениях между Великобританией и Пруссией произошли в это время некоторые изменения. Тогдашний английский посланник в Берлине лорд Огастес Лофтус, не скрывавший своих симпатий к Франции, навлек на себя неудовольствие Пруссии и оказался непригодным для дальнейших переговоров с северогерманским правительством, когда на политическом горизонте неожиданно всплыл вопрос о Черном море, а старания Англии добиться перемирия между воюющими сторонами потребовали более интимных переговоров между обоими государствами. В этот критический момент министр иностранных дел Великобритании граф Джордж Левесон-Гоуэр Гренвиль отправил со специальной миссией в Версаль своего заместителя Одо Расселла, барона Эмптхилла [2175].

В день прибытия, 21 ноября [2176], между ним и Бисмарком состоялся продолжительный разговор [2177]. Пруссия соглашалась на решение черноморского вопроса в ходе международной конференции [2178]. Однако учитывая вероятность того, что работа конференции неизбежно коснется вопроса об условиях франко-германского мирного договора, Бисмарк хотел отсрочить ее проведение как можно на более длительный срок. Свою позицию Бисмарк объяснял Расселлу тем, что король едва ли согласится высказаться по этому вопросу, не учитывая мнение своих германских союзников и мнение рейхстага, что в данный момент было затруднительно в силу того, что король находился не в Германии [2179]. В ходе разговора Бисмарк также отклонил перспективу совместного англо-прусского демарша против России. В своем ответном письме на имя министра Гренвиля Бисмарк подчеркнул свою уверенность в том, что вопрос о статусе Черного моря мог быть решен только мирным путем [2180]. Кроме того, Бисмарк заявлял в своем предписании А. фон Бернсторфу в Лондон [2181], что Пруссия была обязана России за занятую ею во время нападения Франции позицию, благодаря которой удалось сдержать Австро-Венгрию от совместного с Францией выступления. Несмотря на то, что циркуляр Горчакова Бисмарк в этом же предписании называл «неожиданным» [2182], по его мнению, «английский кабинет не сможет требовать от нас, чтобы мы, не имея к этому никакого интереса, сделали Россию врагом в тот самый момент, когда мы обязаны ей не только благодарностью, но, во что бы то ни стало, нуждаемся в добрых отношениях с Россией». К занятой Бисмарком позиции в Петербурге относились с большим уважением [2183].

Еще до разговора с Расселлом Бисмарк осведомился, не будет ли Петербург против, если он выступит с предложением о созыве конференции в Константинополе или в любой другой европейской столице для мирного урегулирования вопроса о статусе проливов [2184]. Свой положительный ответ Горчаков добавил лишь пожеланием того, чтобы местом заседания конференции стал Санкт-Петербург, против чего резко выступили в Лондоне [2185]. На место проведения конференции претендовали, таким образом, три города: Константинополь [2186], Санкт-Петербург и Лондон [2187]. Чтобы не позволить честолюбию сорвать проведение конференции по такому важному вопросу, Бисмарк «с готовностью принял это последнее предложение» [2188], конечно, не без согласия на то Петербурга [2189]. Вскоре он отправил правительствам государств, подписавших в 1856 г. мирный договор, официальное предложение о созыве конференции в Лондоне [2190]. Интересно, что успех версальских переговоров Бисмарка и Расселла, а, главное, занимаемая Пруссией позиция повлияли на изменение английским правительством своего первоначального мнения в отношении возможности ограничить право английских предпринимателей продавать вооружение во Францию. В первые с начала войны французы лишились английских военных поставок [2191].

Бисмарк стремился лишить французов еще и дипломатического присутствия на предстоящей конференции, поскольку первоначально было непонятно, кто станет представлять Францию [2192]. В своей телеграмме в МИД Пруссии [2193]он заявлял, что даже «возможность допущения (на конференцию – В. Д.) уполномоченного со стороны непризнанного правительства являет собой сомнительный эксперимент». Канцлер считал в таком случае более законным иметь дело с дипломатическим представителем еще Наполеона III в Лондоне, который имел больше прав делегировать своего дипломата на конференцию, нежели парижское правительство национальной обороны. В целом, Бисмарк относился к конференции с затаенным опасением. В своем предписании Бернсторфу [2194]он предостерегал, чтобы конференция «не вышла за рамки собственной задачи и не стала заниматься другими европейскими вопросами, в частности, нашим конфликтом с Францией»CV, в противном случае на конференции могло быть достигнуто согласие между нейтральными государствами. Интересам Пруссии, по мнению Бисмарка, не соответствовало, чтобы «конференция была созвана в скорости, и нашла единение за наш счет». Избежать этого можно было лишь в случае активной поддержки российской делегации со стороны Северогерманского союза и совместного выступления против Англии, Австрии и Порты. Бисмарк исключал вероятность начала войны из-за восточного вопроса в настоящих обстоятельствах, о чем говорили и чего опасались в Северогерманском сейме [2195]. Вместе с тем он писал Бернсторфу, что «объявление Англией и Австрией войны России, с опасностью нашего вступления в войну, казалось бы мне для нашихинтересов менее опасным, чем складывание коалиции нейтральных государств, включая Россию, против нас». В постскриптуме Бисмарк специально обратил внимание Бернсторфа на то, что это предписание целиком и полностью отражало мнение Вильгельма I. В таком смысле заключительная часть предписания приобретает еще большую важность: «К добрым отношениям с Россией мы должны относиться с большим вниманием, при любой возможности заботиться о них и избегать любого подозрения, чтобы Россия не могла причислить нас к своим противникам. При любых обстоятельствах <���…> недопустимо, чтобы мы заканчивали эту конференцию с худшими, чем сейчас, отношениями с Россией». Эта информация вскоре стала известна и в Петербурге. Горчаков писал графу Игнатьеву в Константинополь: «Бернсторф будет решительно поддерживать нас на конференции. Инструкции, которые он получает, категоричны» [2196].