Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Тем временем, занимавший в правительстве национальной обороны должности вице-президента и министра иностранных дел Ж. Фавр в ответе на запрос Бисмарка выказывал желание подписать временное перемирие и созвать собрание, которое ратифицировало бы подписанное немецким и французским правительством военное перемирие [2092]. Узнав, однако, о желании официального Берлина сохранить за собой Эльзас и Лотарингию, он заявил, что «негодующий Париж скорее согласился бы похоронить себя под развалинами столицы, чем подписать столь резкие притязания» [2093]. В Северогерманском рейхстаге аргументы против аннексии этих территорий высказывал Ф. А. Бебель и В. Либкнехт [2094], правда, поддержаны депутатами они не были. Настойчивость Берлина в предъявлении Парижу этих территориальных требований все яснее стали осознавать и в Петербурге, правда Горчаков считал, что это не станет легкой добычей немцев: «Если Бисмарк будет упорствовать в заявленных им притязаниях, мир будет возможен только в случае абсолютного изнеможения Франции» [2095].

В своем циркуляре представителям Северогерманского союза за рубежом [2096]Бисмарк критически отзывался о мирных планах французов. Канцлер доводил до их сведения о начале дипломатической миссии Адольфа Тьера в крупнейшие европейские столицы [2097], истинной целью которой было не изложение мирных предложений французов, но желание побудить нейтральные государства к активному вмешательству. Учитывая то, что, по меткому замечанию «Kölner Zeitung», «в переговорах о мире из всех нейтральных держав может иметь вес для нас одна только Россия» [2098], настроения в Петербурге оставались для Берлина предметом повышенного внимания.

В российской столице тем временем настроения начали меняться, поскольку мирные инициативы Петербурга не получили поддержку со стороны остальных нейтральных государств [2099]. Российское политическое руководство склонялось к тому, чтобы не продолжать активных действий в этом направлении и особенно не противодействовать возможности решения франко-германского конфликта между воюющими сторонами на полях сражений, а не на полях европейского конгресса. «Уже однажды высказав свое мнение по этому поводу, – писал Горчаков Бруннову в Лондон, – мы воздержимся от дальнейших настойчивостей; но если мир будет заключен в такой форме, мы не поддержим никаких санкций в отношении дела, в котором мы не участвовали бы» [2100]. Теперь Россия получала возможность вынести на обсуждение проблему, непосредственно затрагивающую ее собственные интересы.

Из российской столицы в эти дни приходили в военную квартиру объединенных германских войск важные новости от Ройса. В донесении 9 сентября [2101]он писал, что Горчаков, а более подробно глава Азиатского департамента П. Н. Стремоухов, наконец-то выразили российскую позицию по вопросу о проливахCII. Российская сторона, и ранее заявлявшая о возможности открытия диалога по поводу судьбы Парижского мирного договора «как только того потребуют интересы России» [2102], желала, чтобы Черное море приобрело статус свободных для всех флотов вод. Возможность закрытия Босфора и Дарданелл должна была быть ликвидирована. По мнению Ройса, российская сторона была бы удовлетворена, если бы статьи Парижского мира 1856 г., ограничивающие русский флаг в Черном море, были бы отменены, и «эта печальная страница в русской истории» [2103], по словам Горчакова, была бы перевернута. Для этого, как полагал Ройс, не потребовалось бы даже и конгресса: Россия намеревалась поставить великие державы в известность о том, что соблюдение этих статей многократно нарушавшегося европейскими державами Парижского договора она считает более несостоятельным. Ройс делал довольно справедливый вывод, что сопротивление со стороны великих держав едва ли последовало бы, если такое заявление было бы поддержано Пруссией. Полученное в городе Мо донесение Ройса Бисмарк тут же зачитал королю Вильгельму I в присутствии кронпринца. Согласно последовавшей в тот же день телеграмме Бисмарка Ройсу [2104], король был готов «поддержать желания России в отношении Черного моря, которые мы считаем справедливыми, ходатайствовать за них не только перед Францией». Полной и безоговорочной поддержкой России в отмене ограничительный статей Парижского мира Бисмарк надеялся также отвлечь Горчакова от его идеи по созыву общеевропейского конгресса [2105].

На аудиенции 14 сентября Александр II сообщил Ройсу, что, согласно донесениям российского посла в Константинополе генерала Н. П. Игнатьева, вдохновленная военными успехами Пруссии, Порта намеревалась обратиться к ней за помощью против давления со стороны России. Царь выразил свое желание, чтобы представитель Северогерманского союза в столице Османской империи более очевидно продемонстрировал свою поддержку российской позиции и охладил надежды Турции; он особенно подчеркнул: «Никто не может проигнорировать то, что восточный вопрос рано или поздно вновь станет на повестку дня». Если это произойдет, император надеялся, Пруссия окажет ему, по меньшей мере, моральную поддержку, поскольку он заслужил это у Пруссии своей позицией в настоящей войне [2106]. В своем ответном предписании в Петербург Бисмарк сообщал Ройсу: «Мы готовы засвидетельствовать свое дружественное поведение к России в Константинополе, как только мы будем иметь полную ясность о позиции канцлера по нашим мирным переговорам с Францией, при которых отказ от присоединения земель для нас неприемлем» [2107]. Не лишено смысла предположение, что поддержка Пруссии оказала влияние на занятие Петербургом в эти дни более жесткой позиции по отношению к Турции. Ройс даже передавал в Берлин: «Здесь (в Петербурге – В. Д.) распространяются слухи о том, что Россия находится в преддверии войны с Турцией» [2108].

Лучшим свидетельством поддержки Россией Пруссии в эти дни явился прием, который был оказан приехавшему 27 сентября в Петербург [2109]Тьеру, успевшему, хотя и безуспешно, уже побывать в Лондоне [2110]и Вене [2111]. Еще накануне Горчаков сообщал управляющему морским министерством адмиралу Николаю Карловичу Краббе, что в случае приезда Тьера в Петербург морским путем, «следовало бы принять его как частное лицо, знаменитого путешественника <���…> Хотя мы не признали республики в Париже, но с Францией мы не в войне, следовательно, как французскому флагу так и французским офицерам, следовало бы оказывать обычную вежливость» [2112]. Передовая статья, опубликованная в «Санкт-Петербургских ведомостях» накануне, давала ясно понять, каким может быть результат этого визита: «Пусть же лучше Франция не обольщается новыми иллюзиями относительно успешного для нее дипломатического вмешательства и рассчитывает исключительно на те силы, которые она в состоянии еще противопоставить неприятелю» [2113]. Судьба визита Тьера с самого начала была фактически предрешена.