Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Война 1870–1871 гг. не была Франко-прусской, как это многие годы утверждалось в советской, а затем и российской историографии. Общегерманский характер войны, а также участие в боевых действиях не только прусских войск, но и армий других германских государств, поддержка Пруссии широкими массами германского населения даже в тех областях, которые традиционно считались оппозиционными Берлину, позволяет откорректировать ее название в пользу Франко-германской войны. Под стенами осажденного Парижа сражались уже в меньшей степени прусские, баварские, вюртембергские или баденские войска, но в большей – германские. Германия рождалась у стен столицы противника. «У этой твердыни французского мира объединенная Германия разбила своего заклятого врага» [2264], – так красочно характеризовал победу Германии над Францией один из лидеров и ярких представителей германской Консервативной партии Фридрих Вильгельм Герман Вагенер.

Главный локомотив германского единства Железный канцлер Отто фон Бисмарк с середины октября все больше времени уделял обсуждению с «представителями южногерманских государств нового тысячелетнего рейха» [2265]. В разговоре с великим герцогом Баденским Фридрихом I 9 ноября Бисмарк заявил: «Следствием этой войны должно стать <���провозглашение> кайзера и рейха, лишь в этом единственный путь благополучного развития германских дел» [2266]. Национальный подъем в Германии заставил даже громивший все 60-е годы XIX века «Вестник Европы» высказаться в пользу политики Бисмарка, в котором «идея германского единства <���…> нашла своего исполнителя». Редакция журнала положительно отзывалась об успехе Бисмарка в выстраивании тесных связей между Северогерманским союзом и южногерманскими государствами накануне войны и создании барьера для франко-австрийского влияния в этом регионе [2267].

Чтобы достичь благоприятного для Германии окончания разразившейся войны, Бисмарку необходимо было заручиться поддержкой сильного союзника в Европе. Учитывая напряженные отношения с Австрией, слабость Италии и нейтралитет Англии, единственным стратегическим партнером Северогерманского союза продолжала оставаться Россия. Это, правда, разделяется не всеми историками.

В своем исследовании Д. Хаффер писал о том, что российский нейтралитет, в котором Бисмарк был уверен с 1868 г., позволил ему переместить фокус своей политики на Австро-Венгрию, «от которой решительным образом зависело военное выступление Пруссии на Западе» [2268].

Внимательное изучение документации северогерманского МИД и личных писем Бисмарка этого времени позволяют прийти к противоположному выводу. Благожелательное отношение Пруссии именно к России во время войны 1870 г. явилось для Бисмарка наилучшей гарантией нейтралитета Австрии, положение которой было еще осложнено и внутренними проблемами. Изучаемые материалы показывают, что Бисмарк в ходе военной кампании с гораздо большей тревогой следил за попытками Горчакова образовать Лигу нейтральных государств, нежели за высказываниями Бойста. Если и говорить о фокусе европейской дипломатии Бисмарка во время войны с Францией, то центром его является, безусловно, Россия. Ни Лондон, ни Вена, но именно Петербург мог выступить инициатором общеевропейской конференции для утверждения условий мира между Францией и Германией, чего так боялся Бисмарк. И именно Петербургу, а не любой другой столице, Бисмарк сделал серьезное предложение в обмен на его дипломатическую помощь. В этой связи едва ли выдерживает критики точка зрения, что ослабленная Австро-Венгрия, раздираемая внутренними противоречиями и угрожаемая на двух фронтах прусской и российской армиями, была главным объектом внимания Бисмарка в ходе военной кампании 1870 г. Подтверждением тому являются слова самого Бисмарка уже после войны. Рассуждая в письме Ройсу о перспективе выбора союзника между Россией и Австро-Венгрией, Бисмарк писал: «Такой выбор мог быть сделан только на основании наших интересов и опыта, в соответствии с которыми наши отношения должны были быть более искренними и надежными с Россией, чем с Австрией. И об этом не должны забывать в Вене» [2269].

В монографии Л. Галла отмечалось, что Бисмарк не был «воодушевлен предложением тесного прусско-российского сотрудничества», несмотря на то, что «российская поддержка должна была быть для него важной». По мнению историка, «он боялся того, что это станет началом попытки Петербурга восстановить свое господствующее положение в континентальной Европе как в годы после революции 1848/1849» [2270].

Проведенное исследование позволяет поставить утверждение Галла под сомнение. Переписка Бисмарка и Ройса, содержащая в большом количестве документы под грифом секретно, свидетельствует об искренней личной заинтересованности Бисмарка в укреплении германо-российских связей и его постоянной заботе о поддержании этих отношений. Весьма сомнительным кажется утверждение о «предложении» со стороны России сотрудничества с Пруссией. Отправка Берлином после окончания войны 1866 г. генерала Э. фон Мантейффеля в Петербург свидетельствовала как раз о германской инициативе в укреплении отношений с Россией, особенно в связи с угрозой возникновения российско-французского альянса. В этой связи не лишенными справедливости кажутся слова из передовой статьи «Московских ведомостей»: «Всему миру известно, что успехи Пруссии стали и возможны только благодаря положению, принятому Россией» [2271].

Проведенный анализ документальной базы позволяет подвергнуть критике и второе утверждение Л. Галла. Личные документы Бисмарка свидетельствуют о том, что он вел международный курс Пруссии, не опасаясь перспективы восстановления могущества России, каким оно было после подавления революции 1849 г. в Европе. По его многократным утверждениям, Александр II был всецело поглощен проведением внутриполитических преобразований в стране и судьбой восточного вопроса. Восстановление прежнего могущества России в Центральной Европе было связано с целым комплексом проблем, решить которые, по мнению Бисмарка, Россия в 6о-е – начале 70-х гг. XIX в. была не в состоянии.

Учитывая возникший вакуум влияния в центральной Европе, Бисмарк решил опередить Францию в его заполнении.

В этой связи можно поставить под сомнение утверждение В. В. Чубинского о том, что Бисмарк шел «прямым курсом на обострение положения», а французское политическое и военное руководство не хотело войны [2272]. Несколько предвзятым кажется вывод О. Пфланце, согласно которому Бисмарк «вел курс, о котором знал, что столкновение неизбежно, и он проводил этот курс на столкновение, поскольку он хотел либо спровоцировать Францию к войне, либо тяжело унизить ее дипломатически. Историки, которые хотят оправдать его от этих умыслов, хотят заставить нас поверить, что самый умный дипломат новой истории Германии наощупь вступал в войну, которую он, собственно, хотел избежать» [2273].