Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Поддержка Бисмарком России в ее черноморских делах содействовала еще большему укреплению германо-российских отношений. Выбор между реальными гарантиями со стороны Берлина и эскалацией восточного кризиса, подогреваемого австро-французскими прожектами, был для Александра II очевидным. Донесения Ройса свидетельствовали о том, что российский император сохранил верность непопулярной в российском общественном мнении линии международного сотрудничества с Пруссией. Уже после окончания войны и начала работы конференции в Лондоне Горчаков обсуждал с Ройсом позицию, занятую Россией по отношению к Северогерманскому союзу. Он подчеркивал: «Теперь России следовало бы понять, где ей нужно было искать своего настоящего друга» [2282]. Принимая 25 апреля 1871 г. от Ройса верительную грамоту, в соответствии с которой хорошо известный в Петербурге дипломат становился послом Германской империи в Российской империи, Александр II «выразил надежду, что Германская империя останется в самых лучших отношениях с соседствующей с ней Российской империей навсегда» [2283].

События 1870–1871 гг. стали кульминацией для прусской политики «Поворота на Восток». Имперская прокламация подтвердила правильность сделанных Бисмарком еще во Франкфурте и Петербурге расчетов и проводимой им с 1862 г. политики. Следствием прусско-российского сотрудничества во время войны 1870 – 1871 гг. стало решение двумя кабинетами своих главных национальных задач. «У меня есть все основания полагать, – писал Горчаков королеве Вюртембергской Ольге Николаевне, – что исход Лондонской конференции сотрет единственную тень, омрачавшую славное царствование, которым Господь благословил Россию. То же самое я хотел бы сказать о Франко-германской войне, которая длится слишком долго и подрывает все интересы. Но я не могу уловить немедленного результата и избегаю делать прогнозы посреди тумана» [2284]. Безусловно, на западной границе Российской империи возникало грозное «государство, самое могущественное в мире» [2285], ковавшее свое единство не в тишине дипломатических кабинетов, но на полях боевых действий. В этой связи Ройс писал из Петербурга о «распространяющихся здесь с высокой скоростью подозрениях против нас» [2286]. Они, как отмечал назначенный в конце 1869 г. на пост германского военного уполномоченного в Петербурге генерал Бернгард Франц Вильгельм Вердер [2287], были связаны с тем, что «здесь боятся сильного соседа» [2288]. Но следовало ли России действительно бояться такого соседа? Даже «Московские ведомости» подчеркивали, что «мы не имеем надобности враждовать с Германией, которая объединяется <���…> мы не имеем надобности препинать или зложелательствовать ей в её естественном развитии, в её прогрессе, в её усилении». Катков верно отмечал, что «плохая та политика, которая ищет своей силы только в ослаблении других», а России в этих обстоятельствах советовал «для восстановления равновесия лучше заняться развитием собственных сил и разрешением своих задач» [2289]. Произошедшие в Европе в третьей четверти XIX века изменения, среди которых особое место занимают события, связанные с объединением Германии и отменой нейтрализации Черного моря, разрушили Венскую систему, откорректированную Парижским мирным договором 1856 г., и открыли для Европы новую главу в истории международных отношений. «Не подлежит сомнению, – писали «Санкт-Петербургские ведомости», – что в настоящее время Европа нуждается в мире для начавшегося в большей части государств внутреннего перерождения» [2290].

Подписанием в 1871 г. Франкфуртского мирного договора заканчивался сложный путь, который Бисмарк начал в 1851 г. в качестве прусского посланника во Франкфурте.

Окончание Франко-германской войны, завершившей историю Второй империи во Франции и открывшей историю Второго рейха в Германии, и торжественная имперская прокламация 18 января 1871 г. победоносно венчали политику Бисмарка по объединению Германии.

В 1848 г. Л. Шнейдер писал из Берлина в Петербург: «Долго еще ждать единства, единогласия и единодушия Германии <���…> все эти красные слова – пустая мечта сумасшедших теоретиков. Без Пруссии вся Франкфуртская история пустое и вздор» [2291]. Столкнувшись с национально-объединительным движением в германских государствах еще в 1848 г., династия Гогенцоллернов отклонила не саму национальную идею объединения Германии, но лишь принципы ее революционного осуществления. Потребовалось 22 года после отказа Фридриха Вильгельма IV принять императорскую корону от депутатов порожденного революцией Франкфуртского национального собрания, прежде чем его брат Вильгельм I был провозглашен германским императором в свободном волеизъявлении легитимными правителями германских государств. Имперская прокламация в Зеркальной галерее Версальского дворца закрепила основную тенденцию в дальнейшем внутриполитическом развитии империи: господство дома Гогенцоллернов с опорой на укрепляющийся прусский милитаризм, формирующийся централизованный бюрократический аппарат и с поддержкой национализма [2292].

Совершить такие титанические изменения в Европе без поддержки было невозможно. Во внешней политике Пруссии требовалась крепкая опора, которая могла оказать поддержку планам Железного канцлера.

Знакомство Бисмарка с Россией началось еще во Франкфурте, где он стал входить в курс европейских событий и получил возможность общаться с российскими дипломатами. Прусский представитель при Союзном сейме сочувствовал положению России, когда против нее во время Крымской войны выступила объединенная континентальная Европа. Он искренне полагал, что внешняя политика Николая I не являлась захватнической и не угрожала безопасности Европы, как считали в Берлине, но была нацелена на сохранение мира на континенте и защиту консервативных монархических принципов. В своих донесениях О. фон Мантейффелю он старался убедить Берлин в необходимости сохранения нейтралитета в войне, вступление в которую противоречило интересам Пруссии. Несмотря на Крымскую трагедию, Бисмарк считал положение России в международных отношениях прочным, лишь несколько ослабленным статьями Парижского мирного договора, и отмечал большой внутренний и международный потенциал государства. Сожалея о смерти российского императора, он предсказывал наследнику российского престола, Александру II, предстоящую трудную работу по модернизации империи, трансформации внутреннего уклада государства и поиску эффективных ответов на международные вызовы. Бисмарк был категорически против поддерживаемого официальным Берлином после 1856 г. внешнеполитического курса на укрепление отношений с западными державами и выстраивание тесных связей с Великобританией и Австрией. Его демонстративное поведение в Союзном Сейме и дружеские отношения с дипломатическими представителями России и Франции не только вызывали бурю недовольства во Франкфурте, но также злили и Берлин.