Елена Калмыкова - Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья

В контексте рассматриваемой проблематики немаловажное значение имеет изучение терминологии источников, отражающей противопоставление «своего» и «чужого». Реализация этого замысла предполагает анализ словоупотребления и семантики терминов, относящихся к «этнической» или «национальной» сфере. При этом приходится признать, что возможность отыскать «оригинальные», то есть данные средневековыми авторами, определения ключевых понятий, связанных с национальной идентичностью (в первую очередь терминов «gens» и «natio»), к сожалению, крайне невелика, как из-за слабой склонности средневековых хронистов к каким-либо теоретическим рассуждениям, так и из-за того, что в период Столетней войны данные термины еще не обрели четкого семантического поля. Тем не менее в рассматриваемую эпоху все же существовали подобные определения, во многом совпадающие с современным массовым восприятием и трактующие «национальные» сообщества, как группы людей, объединенные общим происхождением, языком, законами и обычаями.

Поскольку исследовать понятийный и терминологический аппарат каждого автора в отдельности не представляется возможным, обобщения, сделанные в данном разделе, не всегда учитывают жанровое (от официальных королевских документов до поэтических произведений) и хронологическое (с начала XIV в. до конца XVI в.) разнообразие источников. Подобное сознательное ограничение кажется вполне оправданным, поскольку главным объектом анализа являются усредненные представления англичан рассматриваемой эпохи. Конечно, использование в трудах некоторых теологов или правоведов новых терминов (или новых значений старых понятий) свидетельствует об определенном изменении в сознании отдельных лиц или целых социальных групп. Тем не менее круг реципиентов этого вида интеллектуальной продукции был весьма невелик. Напротив, исторические сочинения (в первую очередь хроники), несмотря на свою «интеллектуальную рутинность» (или, напротив, благодаря ей), были весьма популярны у читающей публики. Именно политическая литература, памфлеты и хроники, как те, которые переписывались десятками и сотнями экземпляров и хранились в библиотеках рыцарей и состоятельных горожан [871], так и те, которые вскоре после завершения были забыты всеми, кроме использовавших их авторов более популярных сочинений, формировали сознание читающей публики. При этом нельзя забывать об определяемых социальным и личным опытом индивидуальных особенностях словоупотребления каждого хрониста. Кроме того, следует учитывать, что существовал также целый пласт религиозной литературы (в первую очередь сама Библия и сочинения отцов Церкви), благодаря которому в повседневный язык было введено множество клишированных оборотов, знакомых даже светским историкам, пишущим о современных им событиях.

В данном разделе, предваряющем рассказ о представлениях английских историографов и литераторов о своих соотечественниках, их союзниках и врагах, я сосредоточусь на терминологии, исходя из того, что язык уже является проанализированным представлением и рефлексией в ее первоначальном состоянии [872]. Впрочем, как было отмечено выше, язык не только отражает сознание, но также формирует его: заимствованные из внешней среды (хроник, королевских прокламаций, проповедей и т. д.) термины и понятия постепенно адаптируются к языковому аппарату того или иного автора, влияя на него и меняя при этом само сознание.

Прежде чем перейти непосредственно к исследованию ключевых понятий, относящихся к сфере идентичностей, следует лишний раз напомнить о трехголосии, свойственной английской культуре классического Средневековья. Характеризуя языки, на которых говорило население современной ему Британии, английский хронист середины XIV в. Ранульф Хигден заметил, что каждый из народов, прибывших в свое время на остров, принес туда свой собственный язык. Но только шотландцы и валлийцы, которые, в отличие от населения основной части Британии, не смешивались с завоевателями, смогли сохранить свои языки в неизменном виде. Диалекты же разных регионов Английского королевства настолько отличались друг от друга, что жители северных районов с трудом понимали язык южан [873]. Не вдаваясь в диалектические особенности английского языка, отмечу, что традиционное представление о распределении языков между английскими сословиями в XIV в. отводит латынь духовенству, французский — рыцарству, а английский — простолюдинам. Но, как верно подчеркнула Э. Солтер, эти три языка «существовали в гармонии, не гранича друг с другом, но в симбиозе, взаимопроникновении и взаимодополнении; было не три культуры, но одна с тремя голосами» [874]. Нормандское завоевание надолго приостановило использование английского языка в официальных документах и исторических сочинениях. Вплоть до конца XVI в. в историографии доминировала латынь, а в делопроизводстве — французский язык. Однако для большинства жителей королевства родным языком был английский, и именно он ассоциировался со всем английским народом.

Первым официальным документом, написанным по-английски, стало подтверждение Оксфордских провизий 1258 г., когда Генрих III, осознавая особую важность происходящего, решил обратиться к под данным на народном языке. Следующая попытка ввести английский язык в королевскую документацию была предпринята Эдуардом I в 1295 г. во время очередного конфликта на континенте [875]. В ходе Столетней войны французский язык, знакомый и привычный для большинства английских феодалов, стал ассоциироваться с врагами Англии [876]. В 1362 г., вскоре после заключения мира в Бретиньи, отказавшийся от титула французского короля Эдуард III издал статут о замене в судопроизводстве французского языка английским, провозгласив последний официальным языком королевства. Данное решение король объяснял необходимостью сделать законы королевства понятными для всех подданных, большинство из которых не говорило по-французским [877]. Этот статут свидетельствует прежде всего о тенденции к постепенному вытеснению французского и латинского языков английским. Например, в 1400 г. граф Марч в написанном по-английски письме к Генриху IV объяснял выбор этого языка тем, что он его знает лучше французского и латинского [878]. Генрих V стал первым королем, корреспонденция которого (официальные письма даже из Франции в Англию) велась по-английски [879]. А отправленные им в декабре 1418 г. во Францию послы намеренно подчеркивали свое незнание французского языка, требуя переводчика [880].

Параллельно с предпринятыми королевской властью попытками перевода официального делопроизводства на английский начиная со второй половины XIII в. появляются первые исторические труды и поэтические произведения, написанные на этом языке. Роберт Глостерский (70-е гг. XIII в.) и Роберт Мэннинг (1338 г.) в рифмованных хрониках, начинающихся с появления Брута на острове, превозносили «благородное королевство Англию» («þе noble kinedom of Engelonde») [881]и английский язык [882]. Придворный поэт Эдуарда III Лоренс Мино сочинил на английском ряд стихотворений о военных походах короля. На английском языке была написана одна из версий истории о Бруте. Именно доступность для понимания принесла этому сочинению широкую популярность. В XIV–XV вв. появляется целый ряд продолжающих «Брута» английских хроник. В 1387 г. Джон Тревиза по заказу плохо знавшего латынь Томаса Баркли первым перевел на английский «Полихроникон» Хигдена [883], также способствуя популяризации произведения этого авторитетнейшего хрониста. Тем не менее вплоть до середины XV в. доля английской исторической литературы оставалась весьма незначительной по сравнению с общей массой латинских сочинений (французских текстов в эту эпоху также немного, к XV в. они практически исчезают). Интерес к классической латыни и новые принципы историописания, привнесенные в Англию из Италии, не приостановили распространение английского языка в историографии. Одним из главных критериев популярности любого сочинения становится его доступность для понимания. В конце XV–XVI в. англичане активно переводили и издавали труды многих авторитетных авторов, писавших по латыни.