Елена Калмыкова - Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья

Представляется, что любые попытки провести четкое лингвистическое разделение в словоупотреблении «gens» и «natio» до некоторой степени условны. С одной стороны, подобная неопределенность свидетельствует о том, что термины не устоялись и лексический аппарат для выражения национальной идентичности был еще недостаточно развит, что, вероятно, отражает противоречивость самих представлений. С другой стороны, очевидна значимость категорий «gens» и «natio» в средневековом мировосприятии в целом и мышлении историографов в частности.

Ключевую роль в формировании идентичностей играет оппозиция «своего» и «чужого». Общепризнанно, что противопоставление «своей» общности другой всегда способствует фиксации и активному закреплению отличий и тем самым — укреплению общности. Во многом именно складывание представлений об отличии от «других» формирует общность, позволяя ее членам осознать единство. Еще В. Гэлбрейт определил «нацию» (в частности, в рамках средневекового понятия «natio») как «любую значительную группу людей, верящих в то, что они ею являются» [932]. С равным успехом это определение может быть отнесено к любому другому сообществу: конфессиональному, профессиональному, интеллектуальному и пр. Осознание единства с соотечественниками или другими подданными своего монарха сыграло существенную роль в процессе формирования представлений любого народа о себе как о единой нации. Выше уже шла речь о том, что всегда присутствующее противопоставление «мы — они» особо заостряется и становится более выраженным в периоды вооруженных конфликтов, когда «они» из просто «чужих» превращаются во врагов.

Как правило, определяя участников военных действий или дипломатических переговоров, средневековые авторы предпочитали использовать местоимения «мы», «наши», «свои», противопоставляя им неопределенное понятие «враги» или «противники». Например, Томас Уолсингем, подводя итог повествованию об удачном захвате в морском бою сложной деревянной конструкции (стены с осадными башнями), предназначавшейся для нападения на английские города, замечает, что эта стена была использована для защиты Сэндвича от врага: «И то, что против нас враги приготовили, мы воздвигли против врагов» («et quern contra nos hostes praeparaverent, nos ereximus contra hostes » [933]). Автор «Деяний Генриха V», сообщая о вылазке осажденных англичанами горожан Арка с целью поджога английских укреплений, указал на свершившееся чудо: «Очевидно, по желанию Бога, огонь их погас, и враг ( hostes ) обратился в бегство, не причинив нашим ( nostrorum ) серьезного вреда» [934]. Ниже, описывая последствия столкновения армии короля с французами у города Э, этот автор поведал, что «…некоторые из наших ( de nostris ) получили ранения… и следующую ночь мы провели ( pemoctavimus ) в предместье города» [935]. Безусловно, неизвестный клирик, сам являвшийся непосредственным участником того похода, имел все основания для употребления местоимения «мы». Однако и те авторы, которые писали свои сочинения на основе документов и трудов предшественников, также использовали местоимения «мы» и «наши» в значении «находящиеся в английском войске». При этом в данных контекстах речь может идти как об англичанах или других подданных короля Англии, так и об иностранных наемниках. Например, Джон Хардинг, рассказывая о походе Эдуарда Бэллиола, в войске которого были как «лишенные наследства» англичане, так и шотландцы, отметил:

Точно так же английские хронисты называют «французами» всех выступающих на стороне короля Франции. Типична фраза Адама из Маримута о том, что в битве при Креси «французы ( Gallicus ) бежали в страхе», хотя этот хронист перед описанием сражения подробно перечислил всех иностранных союзников Филиппа Валуа [937].

Безусловно, местоимения «мы» и «наши» использовались не только для обозначения общности по подданству — с равным успехом они могли употребляться в иных контекстах, актуализируя другие идентичности авторов. Так, на примере «Краткой хроники» Джона Капгрейва, написанной в 1462–1463 гг., можно легко проследить, как в зависимости от содержания текста меняется авторская самоидентификация. Хроника была разделена Капгрейвом на три части: в первой события изложены от Сотворения мира и до Рождества Христова; вторая представляет собой всемирную историю после прихода в мир Спасителя; третья часть повествует об истории Англии. В первой и второй частях местоимения «we» и «оurе» (кроме цитат и некоторых авторских замечаний) используются только в значении «мы — христиане»: «наш Господь», «наша вера», «наша месса» («оurе Lord», «оurе faith», «оurе mess») [938]. В третьей же части «оurе», без всякого сомнения, означает «нас, англичан»: «наш король», «наши англичане», «наши латники», «наши лучники», «наша сторона», «наши враги», «наши друзья» («оurе kyng», «оurе Englischmen», «оurе armed теп», «оurе acheres», «оurе side», «оurе enmyes», «оurе frendis») [939].

В целом в литературе исследуемого периода можно выделить два типа указания на принадлежность к той или иной нации: по подданству и по происхождению. Для первого типа характерно причисление всех подданных того или иного государя к доминантной нации. В анонимной «Английской хронике» сказано, что шотландец граф Данбар, принеся оммаж Генриху IV, «счел себя англичанином» («fayned himself an Englishmanne») [940]. Роберт из Эйвсбери сообщает, что после присяги на верность Эдуарду III все жители Сен-Жан-д'Анжели «стали англичанами» («devindrent Engleis») [941]. В обоих случаях за «этнической» характеристикой стоит указание на политическую лояльность: переходя на английскую сторону, французы и шотландцы как бы становятся англичанами. Любопытен другой пример: в 1436 г., уже после того, как англичане оставили Париж, парижанка Жаннета Ролан получила отрицательный ответ парламента на ее просьбу разрешить брак с Гилбертом Дауэлом, служившим под началом лорда Тальбота. Несмотря на заверения девушки, что она не выйдет замуж ни за кого другого, ей не разрешили стать «англичанкой» («anglesche») до конца войны [942]. В данном случае совершенно очевидно, что речь идет не о вассальной верности или службе английскому королю: в условиях войны любая лояльность в отношении врага (пусть даже в таком частноправовом аспекте, как заключение брака) воспринимается не только в качестве измены родине, но и смены национальной идентичности.

Наряду с самоидентификацией по подданству и противопоставлением «себя» «чужим» как вассалов разных сеньоров, прослеживается и осознание разделения людей по национальности. Подобная характеристика чрезвычайно важна для историографов: как правило, это первое (наряду с социальным статусом), что сообщается о любом персонаже; данные указания особенно значимы, когда речь идет о предательстве, и необходимо подчеркнуть то, что изменник был не настоящим англичанином, хотя и находился на службе у короля Англии. Самым ярким примером может служить упомянутое во всех хрониках предательство капитана Кале, с неизменным указанием на то, что совершивший сей неблаговидный поступок был не англичанином, а генуэзцем ( Genuensus ). Хронисты не забывали указывать на принадлежность своих героев к англичанам, даже когда те выходили из-под юрисдикции короля Англии. Показателен пример бригандов из Великой компании, о которых хронисты, ссылаясь на ответ самого короля Эдуарда королю Франции, сообщают, что эти англичане ( Angligenae , Anglici , Englishmenne ) были «вне закона короля Англии» [943]. Рассказывая о том, как в 1359 г. французы перебили всех англичан, находившихся в Париже, Генрих Найтон отметил, что многие из последних не только прожили в городе всю жизнь, но и родились там [944]. То, что англичане воспринимают себя именно как представителей единого народа, независимо от подданства или места рождения и проживания, очень важно в контексте рассматриваемой темы. Впрочем, необходимо отметить, что это знание оформилось еще до Нормандского завоевания [945].