Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 2: Рим / После Рима

Спрос на примеры для проповедей породил самостоятельное развитие жанров, предлагающих соответственный материал. Являются не только такие общие пособия, как «Трактат о различных проповедных материях» доминиканца Стефана Бурбонского, перечисляющий две тысячи примеров; пригодные для примеров сборники специализируются, дифференцируются, перерабатывают в новом духе старые сочинения. В XIII веке мы находим новые книги басен, новые редакции «Физиолога» и, наконец, вершину этой «литературы примеров» – «Римские деяния», огромный свод исторических (преимущественно псевдоисторических) анекдотов и новелл с фантастическими морализациями при каждой. Сборник этот как в латинском подлиннике, так и в бесчисленных переводах на народные языки (вплоть до польского и русского) стал популярнейшим народным чтением на несколько столетий вперед. Аналогичные энциклопедические своды однородного материала характерны для XIII века и в других областях. Наиболее объемистый из них – «Великое зерцало» доминиканского монаха Винцента из Бовэ, исполинская компиляция текстов 350 авторов, систематизированных в 3 разделах («Зерцало естественное» – о природе, «Зерцало историческое» – об истории, «Зерцало учительское» – о философии), 32 книгах, 3718 главах; тексты включались в свод почти без переработки, даже без сокращения, единственной заботой автора была систематичность их расположения. Популярный вариант подобной хрестоматии на естественно-историческом материале составил немного раньше Варфоломей Английский под заглавием «О свойствах предметов»; его земляк Александр Неккам написал такую же естественно-научную компиляцию под заглавием «О естествах предметов» и сам переложил ее в стихи – в дидактическую поэму «Похвала премудрости Господней». Вильгельм Мендский собрал воедино все, что было написано о литургии, знаменитый болонский юрист Аккурсий унифицировал все комментарии своих предшественников по римскому праву. Систематизация огромного накопившегося фонда житий святых началась еще в XII веке, но тогда это была лишь работа по собиранию и группировке многочисленных житий одних и тех же святых; теперь, в XIII веке, Яков Ворагинский предпринимает переработку этого материала, составив «Золотую легенду» – большой, но все же обозримый свод житий, единообразно написанных и богатых живыми подробностями; свод, рассчитанный не на пассивное сохранение, а на активное использование для проповедных нужд и на индивидуальное чтение благочестивых читателей. Такого же рода отбор и систематизацию материала предпринял Цезарий Гейстербахский в своем своде рассказов о чудесах, тоже рассчитанном одинаково и на проповедника, ищущего средства оживить свою проповедь, и на массового читателя, которого книга должна заинтересовать и поразить.

Несколько в стороне от этих монументальных систематизаторских трудов остается лишь история. Здесь XIII век не дал аналогичных сводов: основным жанром остается хроника текущих событий, и лишь расширяется кругозор и укрепляется трезвость взгляда пишущего. Во Франции история уже переходит от латыни к народному языку – в XIII веке пишут Виллардуэн, Клари, Жуанвиль; но в Англии, где ученый хронист Матвей Парижский снискал у исследователей шутливое прозвище «„Таймс“ XIII столетия», и в Италии, где хроника францисканца Салимбене Пармского как бы рассыпается на примеры, готовые к использованию в проповеди, история остается верна латыни. Латынь, международный язык, остается в своих правах там, где произведение ищет международного отклика; поэтому по-латыни продолжает писаться итальянская публицистическая поэзия, давшая в XIII веке поэму Стефанарда Вимеркатского по истории Милана, поэму «Лигурин» Гунтера Пэрисского о деяниях Фридриха Барбароссы и поэму Квилихина Сполетского о деяниях Фридриха II, а на рубеже XIV века – еще более любопытное произведение, публицистическую драму для чтения Альбертино Муссато «Эцеринида», написанную по лучшим образцам кровавой драматургии Сенеки. На латинский язык перелагаются и те новоязычные произведения, которые кажутся достойными более широкой читательской аудитории: так, знаменитый стихотворный «Роман о Трое» Бенуа де Сент-Мора (середина XII века) в XIII веке перелагается с французских стихов в латинскую прозу «Истории о разорении Трои» Гвидо де Колумны и в этом виде действительно обретает всеевропейскую известность.

Таковы основные явления латинской литературы XIII столетия. Можно заметить различную степень участия в ней различных европейских народов: почти пассивна Германия, по инерции деятельна Франция, особенно активны Италия (где употребительность латыни поддерживается ее сходством с народным языком) и Англия (где употребительность латыни поддерживается ее контрастом с народным языком). Можно заметить различные стадии ее развития: первая треть века – время Франциска Ассизского, обновление церковной жизни при Иннокентии III, организация нищенствующих орденов и первых университетов; вторая треть века – время Фомы Аквинского, схоластов и энциклопедистов, создание основных сводов по главным отраслям словесности; последняя треть века – время Данте и Дунса Скота, начало кризиса схоластики, первые предвестия Возрождения. Но самая заметная и постоянная черта остается одна и та же – латынь служит языком науки и деловой практики, а художественная словесность все более становится достоянием народных языков. Предыдущий, XII век был временем борьбы между artes и auctores, теоретическим изучением и практическим подражанием античным классикам; теперь этот спор окончательно решается в пользу artes, единообразие теории берет верх над разнообразием античных образцов. Грамматика отказывается от традиционных позднеантичных пособий («Так как Присциан <���…> указывает конструкции, но причин их не объясняет, а лишь утверждает их на авторитете старинных грамматиков, то это значит, что он вовсе и не учит, ибо учат только те, кто утверждениям своим приводят причины») и выдвигает новые – это первые опыты создания спекулятивной грамматики, дидактические поэмы «Доктринал» Александра из Вильдье и «Грецизм» Эберхарда Бетюнского, ставшие стабильными учебниками до самого XVI века. Риторика становится служанкой юриспруденции, риторы легко прикидывают все возможные сочетания слов вместо того, чтобы выбирать из них традиционно наилучшие; популярнейший болонский ритор Бонкомпаньо с гордостью заявляет в предисловии к одному из своих сочинений, что Цицерона он даже не читал. Именно эта схоластическая латынь стала в последующую эпоху предметом злейших издевательств Эразма и Рабле. Издевательства эти не совсем заслуженны: схоластическая латынь отличалась от классической латыни не больше, чем всякий научный язык от всякого художественного языка.