Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Особенно трогают эти «утомлённы очи», вперяемые трудно сказать во что. Дрожащие вампиры и пробудившиеся творцы тоже производят впечатление. Граф Хвостов вкупе с капитаном Лебядкиным могут отдыхать.

«Стихи не твоя специальность», – писал М. М. Достоевский брату, ознакомившись с его сибирскими опусами (на заключение мира и в честь вдовствующей императрицы), которые, как и в случае с Михаилом Владимировичем, преследовали сугубо политическую цель [657]. Теперь его собственный правнук ступил на ту же стезю.

«Интонация анонимной угрозы в тоне диктора», как заметил бы вдумчиво изучивший специфику нашей речи Михаил Бахтин.

Итак, потомок автора Легенды о великом инквизиторе, слагающий хвалебную песнь в честь того, кого можно причислить к ученикам последнего… Всё это выглядело бы зловеще, если бы не убойная сила смеха.

(Что взять, однако, с Михаила Владимировича Владиславлева, когда даже Осип Эмильевич Мандельштам, тщась воспеть «душегубца и мужикоборца», допускал проговорки – правда, не смешные, а страшные: «Он свесился с трибуны, как с горы, / В бугры голов…»: справедливо замечено, что эти головы скоро должны полететь [658].)

Проходят годы, меняются времена. Но, поздравляя работников музея Достоевского с Новым 1959 годом и «с выпуском ракеты» (это был первый «Лунник», запущенный к ночному светилу, однако промазавший, о чём советский народ тогда, разумеется, не догадывался), Михаил Владимирович не может не порадовать их стихами собственного сочинения:

Последние две строчки, пожалуй, лучшее, что он написал. При желании «червонцы» можно соотнести со свёртком, брошенным в камин неистовой Настасьей Филипповной. А от «желтоглазого огня» не отказался бы, пожалуй, и приличный поэт…

Что ж: В. М. Владиславлев дал мощную поросль. Кровь Достоевских, о чём уже говорилось, смешалась с немецкой кровью (Эмилия Фёдоровна); к сему добавилась семинарская закваска первого из Владиславлевых, его тяжелый «бурлацкий» ген, его тугая философичность. В сыновьях Владимира Михайловича от первого брака, Александре и Михаиле, помимо устойчивых владиславлевских черт присутствует, очевидно, еще и гайдебуровское начало. (Кстати, их дядя, брат матери, Павел Гайдебуров – известный в своё время актёр.) В них, погодках, есть какое-то на первый взгляд трудноуловимое сходство – в характере, в стилистике поведения, в письме. В тяге к литературе, наконец [659].

Сходны между собой и дети Владимира Михайловича от второго брака – с бывшей бестужевкой Софьей Алексеевной Крыловой – три родившихся почти одна за другой (1905, 1906, 1909) сестры: «мимозиды», как, намекая, очевидно, на нежность душевной организации, именует их одна из сестер.

Все они прожили сравнительно долго – лишь младшая не дотянула до 80 лет. Родившиеся до революции, все они получили высшее образование и вписались в новую советскую жизнь.

Старшая, Наталья Владимировна, имея университетский диплом (этнограф) и владея иностранными языками, не была востребована в этом качестве в родном городе Горьком. Ей пришлось трудиться скромным библиотекарем в пединституте, а во время войны – даже заведовать складом, ибо только такая служба давала право на спасительный рабочий паёк. В 40 лет она резко поменяла судьбу: поступила в мединститут. (Вот она, неистребимая владиславлевская черта: вспомним поздний порыв к образованию ее сводных братьев!) После чего работала уже по новой специальности – в качестве рентгенолога. Она дожила до 87 лет. (Её дочь, родившаяся в 1930 г. Ирина Сергеевна Селезнёва (по мужу – Белинская), пошла по стопам матери и окончила тот же Горьковский медицинский. Ее кандидатская диссертация была посвящена лечению бронхиальной астмы – с использованием приемов китайской медицины. Никто из медиков, представленных в роду Владиславлевых, почему-то не выбрал предметом своих занятий те болезни, от которых страдал Достоевский, – эмфизему лёгких и эпилепсию, а также «родовые недуги» – туберкулёз и рак. Хотя справедливости ради заметим, что в сферу интересов Ирины Сергеевны входит пульмонология.) Родственники говорят о её одержимости наукой, об упорстве, о неутомимости в работе, о страсти к путешествиям. В детстве внучку очень любил дед, В. М. Владиславлев, катавший ее в Нижнем на санках и читавший ей, переводя прямо с листа, иностранные книжки. Ее литературная (по мужу) фамилия почти мистическим образом замыкает тот полуторавековой круг, в исходной точке которого маячат великие имена.

Средняя дочь, Надежда Владимировна, окончив пединститут, работала учителем географии (в войну – лаборанткой на авиационном заводе: по тем же, очевидно, причинам, что способствовали складской карьере старшей сестры). В молодости – а это конец 1920-х – она в соответствии с духом времени увлекалась плаванием и даже брала городские призы. Отец, любивший её больше других дочерей, пытался в 1930-х пристроить её к В. Д. Бонч-Бруевичу по музейной части, намекая на благодетельные наследственные черты.

«Столько мы видели несчастий за время войны, что спокойная трудовая жизнь является пределом наших желаний», – писала Надежда Владимировна в 1950 г. сводному брату Александру. У неё, школьного педагога, была дружная семья из трёх человек: она, муж и сын 1930 г. рождения, ставший впоследствии геологом. (Именно он, ныне здравствующий Алексей Вячеславович Карпов, дал многие драгоценные для истории рода сведения о своём деде Владиславлеве и о других представителях «большой семьи» Достоевских.)

Надежда Владимировна умерла в 1991 г., почти в 85 лет. Ее муж Вячеслав Михайлович – авиационный инженер, ослепший в результате падения в открытый колодезный люк и полжизни стойко переносивший своё несчастье, – пережил жену на четыре года. «Они с тётей, – говорит их племянник, – удивительно подходили друг другу – оба были волевыми, решительными, твёрдыми».

И, наконец, последняя из «мимозид», Нина Владимировна – «полная интересная дама с живым и весёлым характером». Что не мешало ей находиться в ссоре с отцом – как полагают, по причине крутого нрава родителя. В молодости, как и сестра, она была отменной пловчихой. Получила специальность инженера-проектировщика и дожила до 1987 г. Сын её замечает, что к родству с классиком она относилась «как к некоему курьёзу».