Лариса Печатнова - Спарта. Миф и реальность

Ксенофонт в своем политическом памфлете «Лакедемонская полития» рисует идеальную картину высоконравственного спартанского общества, каким оно, по его мнению, было в прошлом. Касается он и требований, предъявляемых к претендентам на должность геронтов. По его словам, надежда попасть в герусию стимулировала спартанцев строго придерживаться норм поведения, принятых в обществе, и даже в староста не пренебрегать «нравственным совершенством» (Lac. pol. 10. 1). Избрание в герусию представлено Ксенофонтом как награда для тех, кто в течение жизни публично «упражнялся во всех гражданских добродетелях» (10. 7 άπασαν πολιτικήν αρετήν) и демонстрировал поведение, имманентно присущее элите греческого общества, которая называла себя καλοικά' γαθοί (досл. «хорошие и добрые»). Однако этот двойной эпитет, как не раз было доказано, относился не столько к нравственным качествам человека, сколько к его высокому социальному положению. Именно в таком значении Ксенофонт дважды в своем маленьком трактате употребляет термин καλοκάγαθία (10. 1; 10. 4) [163]. Вслед за Ксенофонтом мнение, что эта должность была «наградой за добродетель (или доблесть)» (άθλον ττηςαρε της), высказываем и более поздние авторы (Arist. Pol. II. 6. 15. 1270 b 24–25; Demosth. XX. 107; Plut. Lye. 26. 1). Так, Аристотель, рассуждая о том, что в Спарте все граждане заинтересованы в сохранении существующего порядка, объясняет это тем, что «цари желают этого благодаря оказываемому им почету, люди высокого общества — благодаря герусии… народ — благодаря эфории и тому, что она пополняется из всех» (Pol. II. 6. 15. 1270 b 24–25). Согласно Аристотелю, герусия, в отличие от эфората, пополнялась исключительно из людей, принадлежащих к благородному сословию (II. 6. 15. 1270 b 24). Герусию, таким образом, он представлял себе как исключительно олигархический институт [164]. О том же самом говорит и Демосфен. По его словам, геронтом мог стать только тот спартанец, кто зарекомендовал себя надлежащим образом и получил в качестве «награды за доблесть» должность геронта (XX. 107). Полибий характеризует геронтов как людей, которые «получают звание по выбору за заслуги» (VI. 10. 9). Но в этом переводе Ф.Г. Мищенко несколько смазан социальный аспект греческой фразы — κατ' έκλογήν άριστίνδην κεκριμένοι, — которую вполне правомерно перевести как «избираемые согласно отбору по признаку знатности». У классических писателей (Платона, Аристотеля, Демосфена) наречие άριστίνδην означает, как правило, «по признаку знатности или достоинства» [165].

Плутарх, подробно описывая процедуру избрания в геронты, утверждает, что на эту должность из числа граждан, достигший 60 лет, мог претендовать только «лучший по добродетели» (το;ν α[ριστον αφρετη]э) (Lyc. 26. 1). Под такими «лучшими в отношении добродетели» имелись в виду, конечно, люди знатные, наделенные в силу своего высокого происхождения целым рядом высоких нравственных качеств, таких как благожелательность, лояльность, верность долгу и т. д.

Знаковые слова-символы, употребляемые древними авторами для характеристики тех, кто собирался баллотироваться в герусию, заставляют думать, что рядовые спартиаты вряд ли когда-либо выставляли свои кандидатуры для избрания в герусию. Скорее всего, это было привилегией исключительно элиты. В этой связи встает вопрос: все ли спартанские граждане, называвшие себя «равными», имели формальное право баллотироваться в герусию или существовало какое-то ограничение, препятствующее основной массе спартиатов претендовать на эту должность? Как нам кажется, законное право быть избранными в герусию сохранялось за всеми спартиатами и никогда не было отменено. В противном случае подобное сословное ограничение вступило бы в противоречие с основополагающей национальной идеей, объединяющей всех спартиатов в единый коллектив, — идеей политического равенства. В Спарте с ее сильной идеологической компонентой аристократия вынуждена была считаться с общественным мнением и для достижения своих целей использовала, как правило, неформализованные каналы влияния. Действующая практика в полисах, подобных Спарте, обходящихся без кодификации права, сильно отличалась от официальной идеологии. Каждый спартиат, конечно, прекрасно знал, кто обладал «моральным» правом, и потому имел реальные шансы стать геронтом. В свое время Вильгельм Онкен заметил, что процедура избрания эфоров была лишь демократическим прикрытием реально существующей кооптации [166]. Как полагает М. Финли, геронты традиционно избирались из круга привилегированных семей без какого-либо юридического оформления этой практики [167]. Точка зрения, что геронты кооптировались из среды древней аристократии, общепринята в научной литературе и нередко встречается в общих компендиумах по истории Греции [168].

Хотя выборы геронтов, во всяком случае формально, носили характер открытого состязания, но вряд ли кандидатами в геронты могли стать рядовые спартиаты, достигшие нужного возраста. Герусия, в отличие от эфората, куда имел право быть избранным любой гражданин (Arist. Pol. IV. 7. 5. 1294 b 29–31), была закрытым клубом для избранных (V. 5. 8. 1306 а 19). Геронтами, скорее всего, из поколения в поколение становились представители одних и тех же знатных и богатых семей. Туда попадали или представители высшей знати, или те политические лидеры, которые сделали себе карьеру благодаря личным заслугам. По-видимому, институализация наследственной аристократии осуществлялась в Спарте главным образом через герусию. Платон, например, как о само собой разумеющемся пишет о высоком социальном статусе геронтов (Leg. III. 691 e).

Спартанцы сохранили у себя древний и примитивный способ избрания геронтов, поскольку он был исключительно удобен для правящей элиты. Исократ по этому поводу замечает, что геронты избирались точно так же, как в древние времена члены ареопага в Афинах (Panath. 153–154). О способе избрания геронтов сообщает Плутарх в биографии Ликурга. Это единственное сохраненное традицией, хотя и довольно позднее, свидетельство о процедуре выборов. Приведем полностью этот отрывок:

«Как уже говорилось, первых старейшин Ликург назначил из числа тех, кто принимал участие в его замысле. Затем он постановил взамен умерших всякий раз выбирать из граждан, достигших шестидесяти лет, [169]того, кто будет признан самым доблестным. Не было, вероятно, в мире состязания более великого и победы более желанной! И верно, ведь речь шла не о том, кто среди проворных самый проворный или среди сильных самый сильный, но о том, кто среди добрых и мудрых мудрейший и самый лучший, кто в награду за добродетель получит до конца своих дней верховную — если здесь применимо это слово — власть в государстве, будет господином над жизнью, честью, короче говоря, над всеми высшими благами. Решение это выносилось следующим образом. Когда народ сходился, особые выборные закрывались в доме по соседству, так, чтобы и их никто не видел, и сами они не видели, что происходит снаружи, но только слышали бы голоса собравшихся. Народ и в этом случае, как и во всех прочих, решал дело криком. Соискателей вводили не всех сразу, а по очереди, в соответствии со жребием, и они молча проходили через собрание. У сидевших взаперти были таблички, на которых они отмечали силу крика, не зная, кому это кричат, но только заключая, что вышел первый, второй, третий, вообще очередной соискатель. Избранным объявлялся тот, кому кричали больше и громче других. С венком на голове он обходил храмы богов. За ним огромной толпой следовали молодые люди, восхваляя и прославляя нового старейшину, и женщины, воспевавшие его доблесть и участь его возглашавшие счастливой. Каждый из близких просил его откушать, говоря, что этим угощением его чествует государство. Закончив обход, он отправлялся к общей трапезе; заведенный порядок ничем не нарушался, не считая того, что старейшина получал вторую долю, но не съедал ее, а откладывал. У дверей стояли его родственницы, после обеда он подзывал ту из них, которую уважал более других, и, вручая ей эту долю, говорил, что отдает награду, которой удостоился сам, после чего остальные женщины, прославляя эту избранницу, провожали ее домой» (Lyc. 26).