Иван Беляев - Вацлав Гавел. Жизнь в истории [litres]

Эта риторика в дальнейшем привлечет на голову Гавела бессчетные обвинения в «левачестве». «Пятидесятые и шестидесятые годы в Чехословакии он прошел с усмешкой скептика, никогда не попадаясь на приманки утопий этих эпох. Однако в 1978 году что-то ломается, Гавел оставляет лагерь реалистов и переходит к утопистам», – считает Даниэль Кайзер 214 214 Кайзер. С. 159. .

С конца 1977 года натиск режима на диссидентов нарастает. 21 декабря начинается масштабная операция, направленная на то, чтобы как можно больше инакомыслящих покинуло страну.

1 октября посадили Ярослава Шабату. Павлу Ландовскому сломали ногу в драке. Выдавить из Чехословакии удалось уже известных нам андеграундных музыкантов: Милана Главсу, Вратислава Брабенеца, Сватоплука Карасека. Еще сильнее давили на малоизвестных хартистов, и в результате почти три сотни подписантов «Хартии» эмигрировали.

Гавела пытаются окончательно вытолкнуть из столицы. В конце 1977 года Вацлав и Ольга получают официальное уведомление о том, что они должны освободить квартиру в Дейвицах. Порядки того времени запрещали людям иметь два постоянных места жительства. После того как Гавел утеплил свой дом в Градечке и подключился к центральному отоплению, власти формально считали его дачный дом пригодным для постоянного проживания. Поразительно, но эта затея провалилась, и Гавел сумел подтвердить свои права на дейвицкую квартиру. Тогда полиция попыталась изолировать его в Градечке другим способом. Летом 1978 года рядом с домом появилась полицейская машина, которая оставалась там ближайшие одиннадцать лет, с паузами в случае отъездов Гавела в Прагу и с перерывом на время его большой отсидки.

Когда Гавел сменил Марту Кубишову на посту представителя «Хартии-77», власти были уязвлены тем, что он появился в Праге внезапно. После этого в StB установили за ним наружное наблюдение. Наружка была еще довольно новым методом борьбы с инакомыслящими – первые группы наблюдения начали работать вскоре после провозглашения «Хартии», затем их сняли. Осенью 1977 года полиция снова стала «вести» Франтишека Кригеля, Петра Уля и нового представителя «Хартии» Ладислава Гейданека, а теперь свои топтуны появились и у Гавела. Если он был дома, три человека постоянно торчали у него в подъезде, если он выходил на улицу – следовали за ним, не заходя только в частные квартиры; они сидели вместе с Гавелом в одних кафе и ресторанах и даже, шутили диссиденты, потели с ним в одной сауне. Наконец, когда Гавел остался в Праге надолго, полиция попыталась устроить ему что-то вроде домашнего ареста в дейвицкой квартире: в подъезде поставили маленький столик, за которым сидели два офицера полиции, не впуская никого, кто мог бы идти к Гавелам, и сначала даже не выпуская их самих. Чуть позже Ольге разрешили выйти за покупками, а через три дня супруги, не выдержав такой жизни, попросили разрешения уехать в Градечек.

Если власти и хотели спровадить Гавелов в глушь, то действовали они не слишком логично: в Градечке был устроен настоящий погром, сломали даже отопление и водопровод. Починить все это взялся Антонин Манена – их сосед, с которым Гавелы познакомились в 1974 году в Трутнове. Да и полицейский присмотр установили очень жесткий: рядом с домом специально для наблюдения был выстроен деревянный домик на сваях – Гавелы прозвали это сооружение «луноходом». «Я живу уединенно на даче, вокруг меня метровые снежные сугробы и полиция, фактически я нахожусь под домашним арестом. Пражский телефон у меня тоже отобрали, но я и без того вообще не могу находиться в моей пражской квартире», – пишет Гавел физику-эмигранту Франтишеку Яноуху в феврале 1979 года 215 215 http://magazines.russ.ru/vestnik/2014/40/29ya.html. .

В начале 1979 года эмигрировал в Австрию Павел Ландовский. Старый товарищ Гавела, режиссер Павел Юрачек, уехал в ФРГ – через несколько лет он вернется, но от диссидентских кругов постарается держаться подальше. Еще осенью в Австрию уехал и Павел Когоут – его пригласили поработать в Бургтеатре; формально это была рабочая поездка, и Когоут даже делился своими планами на скорое возвращение, во что его друзья-диссиденты верили мало. В Чехословакии писателю приходилось несладко: его собаку отравили, гараж изрисовали свастиками и оскорблениями, а против жены завели уголовное дело.

В это время Гавел снова участвует в важной общественной дискуссии, запущенной Людвиком Вацуликом, который написал небольшое эссе «Заметки о доблести»:

Я иногда думаю, достаточно ли я созрел для тюрьмы. Я ее боюсь. Каждый человек, достигший гражданского возраста, должен ответить себе на этот вопрос. Должен ли он действовать так, чтобы ему не нужно было думать о тюрьме, или же должен признать, какой риск это с собой несет <���…> Большинство людей хорошо чувствуют собственные границы и не идут в своих поступках дальше того, что сами смогут вынести. 216

Вацулику оппонирует Ладислав Гейданек:

Страх тюрьмы есть только часть страха перед самой жизнью. «Действовать так, чтобы не нужно было думать о тюрьме», может в некоторых ситуациях только человек, который хочет жить так, чтобы в своей жизни не думать вообще <���…> Соглашусь с Вацуликом, что нормальному человеку в тюрьму не хочется. Хотел бы, однако, подчеркнуть, что нормальному человеку еще меньше хочется плевать самому себе в лицо и делать вещи, которые неизбежно ведут к потере лица. В иерархии жизненных неудач тюрьма еще не худшая концовка, так же как высшей жизненной целью не является не оказаться за решеткой. 217

Гавел же в своем ответе Вацулику настаивает: никакой здравой оценки рисков в несвободном обществе просто не существует.

Никто из нас не знает заранее, сколько мы вынесем и сколько нам будет дано вынести <���…> Никто здесь не решал заранее, что мы пойдем в тюрьму, да и никто и не решал, что мы будем диссидентами. Мы стали ими, сами точно не зная как, и в тюрьмах мы стали оказываться, тоже точно не зная как. Мы просто делали некоторые вещи, которые должны были делать и которые нам казалось правильным делать, не больше и не меньше. 218

Лихорадочная жизнь под присмотром полиции, активная политическая деятельность – кажется странным, что и в этих условиях Гавел пополнял свой «донжуанский список». Он завел роман с Яной Тумовой – продавщицей в книжном магазине, костюмером в театре «Редута» и актрисой любительской труппы Андрея Кроба, игравшей в «Нищенской опере». Еще одной его любовницей стала психолог Йитка Воднянская. Наконец, главное его увлечение на многие годы вперед – югославская цыганка Анна Когоутова, бывшая жена уже уехавшего за границу Павла Когоута.