Иван Беляев - Вацлав Гавел. Жизнь в истории [litres]

Нойбауэра, которого называют одним из ярчайших представителей постмодернистского мышления в Чехии, отличало неоднозначное отношение к чистой науке. По крайней мере, он точно был противником вульгарного позитивизма. С другой стороны, в определенный момент духовные поиски Нойбауэра оказались явно близки многим интеллектуалам-нонконформистам. И если в современном мире книги, скажем, Карлоса Кастанеды едва ли сойдут за серьезное философское чтение, то в начале 80-х Иван Гавел охотно пересказывает их содержание в письмах Вацлаву.

Первое интеллектуальное «столкновение» с Нойбауэром оказалось для Гавела просто обескураживающим. Во второй половине 1981 года, примерно на середине тюремного срока, он решает упорядочить и записать некоторые свои размышления о театре. В нескольких письмах он напоминает свою театральную биографию; поясняет, что имеет в виду под «социальностью» театра («первым зародышем этой подлинной социальности становится момент, когда люди, работающие в театре, перестают быть просто группой, а становятся сообществом», 231 231 Письма Ольге. С. 289. ); и в дальнейшем развивает свои мысли о том, как социальное взаимодействие внутри театрального коллектива перерастает во взаимодействие со зрителем. Эти письма Иван Гавел передал Зденеку Нойбауэру, и тот пообещал записать некоторые свои комментарии к тезисам Вацлава. В них он изложил свое видение отличий между разными ипостасями театра: творческой, игровой, ритуальной. Философ полагал, что его комментарии попадут автору писем только в пересказе Ивана, но тот предпочел отправить текст в оригинальном виде. В очередном послании Ольге Гавел сообщал:

Блестящие, краткие и притом глубокие заметки Зденека Н. к моим первым письмам о театре вызвали во мне тотальное отвращение к самим моим письмам: они вдруг начали казаться мне лишь бесконечным лепетанием банальностей, которые, и это еще в лучшем случае, с ошеломительной громоздкостью обращаются к вещам, которые всем умным людям давно ясны и были уже тысячу раз лучше написаны в разных умных книгах, которых я не читал. 232

По счастью, тяга Вацлава к интеллектуальному общению оказалась сильнее, чем его первое разочарование от банальности собственных суждений, а потому Зденек Нойбауэр в этой переписке остался. Так, весной 1982 года Иван начинает пересылать его записки под общим названием «Естественные науки и религия». Вот перечень этих заметок по темам, которые автор сам выделял в начале некоторых абзацев:

Наука как поверхностное знание

Постулат объективности

Сумрак объективного познания и мифа поверхностности

Исчезновение субстанции и проблематизация объективной онтологии

Логос и миф настоящего

Мир тени и мир подлинной реальности

После бархатной революции Зденек Нойбауэр вернется в Карлов университет как преподаватель обоих своих родных факультетов, в 90-х возглавит в университете им же созданную кафедру философии и истории естественных наук, издаст не один десяток книг. В 2001 году он станет третьим по счету лауреатом интеллектуальной премии, учрежденной Дагмар и Вацлавом Гавел, – VIZE 97. Премия эта присуждается людям, преодолевающим «традиционные рамки научного познания» и способствующим «пониманию науки как неотъемлемой части культуры». Первым ее удостоился американский нейрофизиолог, автор книги «Языки мозга» Карл Прибрам, вторым – писатель Умберто Эко, в дальнейшем среди лауреатов были социолог Зигмунт Бауман, историк Тимоти Снайдер и координатор стэнфордского тюремного эксперимента психолог Филип Зимбардо.

Почти одновременно с Нойбауэром в переписку включается еще один товарищ Ивана, философ и педагог Радим Палоуш. Он учился на философском факультете Карлова университета, в 1948 году защитил диссертацию под названием «Философская молодость Масарика»; в дальнейшем занимался педагогикой, изучал наследие Яна Амоса Коменского. Был уволен из университета за подписание «Хартии-77», а в 1982 году стал на некоторое время ее официальным представителем. Тематика писем Палоуша несколько отличалась от посланий Нойбауэра. Так, одно из писем Радим посвящает смыслу истории:

Смысл и история – для меня это в определенном смысле два слова для одного и того же. Пропускаю рассказ о том, почему греческое слово HISTORIA нельзя переводить как история (по-чешски dějiny. – И.Б.) и как обстоит дело с возникновением у европейцев исторического понимания времени. Перехожу прямо к нашей эпохе, которая смысл истории видит в прогрессе, направленном на «благо» человека. Европейский мир эгоцентрично понял библейские изречения о человеке – венце творения и исключил собственную историю из истории мира. Концентрация на самом себе стала его судьбой. Но быть образом Божьим еще не значит быть Богом, быть венцом творения еще не значит быть суверенным владыкой <���…> Человек-бог оказывается в пустой бессмысленности, против человека-суверена его порабощенные подданные восстают самым страшным способом: природа умирает, воздух и вода отравлены, земля отказывается давать сырье, пищу, одежду и жилье. 233 233 Письма от Ольги. С. 181.

Впрочем, включив в переписку Нойбауэра и Палоуша, сам Иван Гавел из нее не устранился. Он охотно разъясняет старшему брату свои штудии по теории информации, присылает ему огромные выдержки из трудов Мартина Хайдеггера, пересказывает французских философов: от относительно знакомого в России Эммануэля Левинаса до почти неизвестного Раймона Рюйе.

И Гавел, и его близкие на свободе быстро поняли, что письма из тюрьмы будут опубликованы. И работая над очередными посланиями, сам автор уже держал это в голове. В «Заочном допросе» он вспоминал:

С самого начала нам было ясно, что наши письма ходят по рукам друзей, что так должно быть, и хорошо, что это так. Поэтому мы привыкли, что наш контакт с семьями стал общественным делом и что наши письма, написанные быстро и при галдеже других заключенных, воспринимаются как литературные факты и как сообщение всему миру о состоянии нашего духа. Отсюда был уже один шаг к тому, чтоб я начал задумывать их как книгу. 234 234 Заочный допрос. С. 152.

Здесь стоит отметить, что письма мужчины к женщине уже представляли собой отдельный канон чешской литературы. Это и письма Карела Чапека к Ольге Шайнпфлюговой, и письма Франца Кафки к Милене Есенской. Другим каноном для Гавела была традиция писем именно из тюрьмы, восходящая для чехов еще к посланиям Яна Гуса, а в европейском контексте XX века напрямую связанная с письмами немецкого священника Дитриха Бонхоффера (канадский богослов Мартин Румшайдт даже написал отдельное исследование, где сопоставил тексты Гавела и Бонхоффера). Незадолго до Гавела были написаны «Письма другу» Ладислава Гейданека и «Письма крестнику» Радима Палоуша, обращенные, как пишет Мартин Путна, к традиции, которая идет от сенековских «Нравственных писем к Луцилию» 235.