Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

пойдут за нами". Так хорошо была известна хану шляхта, зги домашние козаки

польские, оти кровные родственники Хмельницких и Выговских, даже в своем

разноверии.

Тому назад недели две, Ян Казимир, точно в чудесном сне, очутился на высоте

великого, могущественнейшего и неиобедимейшего монарха. Хан перед ним бежит.

Хмельницкий перед ним бежит. Сперва 100.000 Татар, а наконец и 200.000 Козаков

разбегаются перед ним в ужасе, бросая все для них дорогое и святое. Но новелеиия

великого монарха не исполняются; Шляхетский

268

,

Народ непобедимому победителю не повинуется, и даже придворные сановники

поворачивают от него восвояси. Не мог, однакож, Ян Казимир спуститься в один день с

высоты своего величия. По словам Освецима, он „предначертал себе путь в Украину, с

намерением преследовать неприятеля до самых его кочевий, и там его истребить". Он

выступил 14 июля в поход, но словам, очевидио нронизующего его Освециша, „с

непоколебимою твердостью*, в сопровождении только наемного войска, дольского и

иностранного, и остановился на ночлег в полумиле от Козина, в имении пана Фирлея.

„Здесь он увиделъ* (пишет Освецим), „что количество его войска уменьшилось в

поражающих размерахъ": ибо вместе с поено литым рушением ушли все добровольцы,

панские хоругви, надворные хоругви воевод и других сенаторов и при них множество

товарищей, челяди и пехоты, даже из наемного войска, под тем предлогом, что они

намерены поступить в ряды предполагавшихся новых милиций* (и полководец узнал

обо всем этом только в походе). „Притомъ* (продожает Освецим) „и оставшиеся

наемные хоругви представляли печальное зрелище: они имели вид иищенский. Пехота,

блиставшая прежде серебряными украшениями мундиров, теперь была оборвана;

регимеиты весьма малочисленны, и Немцы безнаказанно бежали из них, как будто

война была уже совершенно кончена*.

Тем не менее великий монарх, упорный там, где упорство похоже на детский

каприз, „продолжал предначертанный путь с намерением преследовать врага до самых

его кочевий, и там его истребить*. Эти слова панского Самовидца, вероятно,

принадлежали самому королю. „Но, сообразивъ* (продолжает Освецим с иронической

серьезностью), „что, при такой малочисленности своего войска, если он отправится

лично в неприятельскую область, то подвергает великой опасности и себя, и всю Речь

Посполитую, созвал раду для обсуждения, не будет ли полезнее отправить гетманов с

войском в Украину, самому же вернуться для того, чтобы руководить доставкою новых

средств для продолжения кампании. Тщательно взвешены были все побуждения,

клонившиеся в ту и другую сторону; наконец, в воскресенье, став лагерем у Орли, в

полуторе милях от Кременца и в миле от передового отряда,—-с которым шел

Калиновский, — король объявил, что возвратится со своим двором. Многие офицеры

протестовали весьма грубо против этого решения, особенно же князь Вишневецкий,

требовавший, чтобы король непременно отправился в дальнейший поход с войском. Из

при-

.

269

дворных сановников к отому же мнению склонялся канцлер. Но король заставил их

замолчать, напомнив Вишневецкому, что сам он не захотел отправиться в тыл козацкого

табора иначе, как в сопровождении 15.000 войска, теперь же требует, чтобы король с

половиной отого количества отправился в далекий походъ*).

„Июля 17“ (продолжает Освецим) „король, перед выездом, пожелал произвести

генеральный смотр войску, и с этой целью отправился в Кременец. Но так как

случились в это время проливные дожди, то он отменил смотр, и во вторник уехал в

одном только экипаже, даже не попрощавшись с теми полками, которые находились в

передней страже. Во время его путешествия, постоянно шел проливной дождь.

Приходилось ехать но грязи, оставивши все возы и подвергаясь всяким неудобствам.

Королю этоть. путь опротивел в десять раз больше, чем пребывание в лагере...

„Июля 21 король прибыл во Львов. Ои явился incognito, и до ночи остановился в

одном частном саду. Затем ночь провел в забавах и развлечениях, вместо того, чтобы

начать сь благодарственного молебствия Господу за ниснослаиный но сто милости

неожиданный успех камиаиии“.

Под пером придворного и роялиста, в этих словах таился смысл, объясняемый

следующими за ними словами: „Во Львове король остановился недели па две, потому

что заболел вследствие неудобств лагерной жизни. Затем, излечившись, он уехал в

Варшаву*.

В отчаяньи от королевских порядков, Освецим обо всей выигранной кампании

написал следующее сдержанно высказанное мнение: „.. .подлинно можно сказать, что

сам Господь за пас воюет: ибо мы сами ничего не делаем так, как следует, хотя наши

жолнеры и доблестно сражались в течение трех дней*.

Если из позорной транзакции под Зборовым придворные Л на Казимира сделали

такую пышную манифестацию в Европе, то бегство хана и Хмельницкого представило

им возможность объявить своего короля вторым Казимиром Великим. Появились его

портреты с хвалебными надписями в прозе и в стихах. Французы не умели даже

назвать побежденного польским королем Кромвеля: он был у них Smilinski, но трубили

в католическую трубу изо всей

*) У короля было не Т’А тысяч, а все таки тысяч 30, но Ян Казимир мои сказать

именно так, как написал Освецим.

270

-

силы* Было выгодно и нужно' томным личностям выставлять героем беспутного

расстригу иезуита, как выгодно было и нашим валким право плавникам трубить но

всему свету про доблести мизерного эгоиста и предателя, князя Константина—Василия

Острожского и других подобных ему низменных созданий своего века и общества*

Наконец Ян Казимир, йод пером доктора Кубали, явился в польской историографии с

естественной своей физиономией, тогда как наши убогие собиратели чужих суждений

и вестей все еще славословят ишязя Василия, как „даровитеиишего и совершеннейшего

во всех отношениях человека" *), а вслед за ыим восхваляют и других негодяев, еще

более постыдных для малорусской народности. Впрочем и тогда в иодьскоруеском

обществе было не без добросовестных людей. В то время, когда в Риме, Париже и Вене

торжественно благодарили Бога за попрание врага и супостата католичества, в Польше,

наряду с похвалами Берестечской Виктории, читались повсеместно пасквили. В одном

из них сказано прямо, что услугу фортуны под Берестечком уничтожила панская

факция, а оиа-то и группировалась вокруг Яиа Казимира.

В тот опасный и поучительный для гражданских обществ момент, когда третье

сословие Польского государства разъединялось со вторым и оба онн с первым,