Леонид Борисов - Жюль Верн

Немедленно после этой команды Жюль почувствовал сильный толчок в грудь, затем корзина завертелась, подобно карусели, и плавно опустилась. Жюлю казалось, что глаза его вылезают из орбит. В ушах звенело.

- Поздравляю с благополучным прибытием, - иронически проговорил Надар, вылезая из корзины. - Где мы? - спросил он у кого-то из толпы, окружившей аэронавтов.

- Фонтенбло! - ответили Надару. - Скажите, пожалуйста, а вы полетите еще раз?

Через четыре часа Жюль в наемном экипаже прибыл домой. Ни Барнаво, ни дам еще не было, они возвратились с прогулки в семь вечера. Онорина сообщила о страшной катастрофе с каким-то воздушным шаром.

- Я боюсь, не с Надаром ли несчастье... - сказала она мужу.

-Нет, это не с Надаром, - уверенно произнес Барнаво, оглядывая Жюля с головы до ног. - Это с кем-то другим... И, насколько мне известно, Надар в полном здравии.

- Относительно потолка ничем не могу тебя утешить, - сказал на следующий день Жюль Барнаво. - Не могу утешить в том смысле, что у меня не было возможности постучать в этот потолок...

И откровенно признался жене и Барнаво в своей "воздушной проделке". И в тот же день приступил к работе, намереваясь написать историю воздухоплавания. Для подобной книги материала было в изобилии, - от Икара до полетов друга Жюля Верна. Длинный список необходимых пособий Жюль получил в Национальной библиотеке. Снабжал материалом и Надар, - ему посвящалась начатая Жюлем история воздухоплавания. Обещал свою помощь Корманвиль (он на два года уезжал в Россию: крупное техническое объединение и вместе с ним судостроительный завод командировали его в Петербург).

В мае 1862 года Жюль поставил точку на последней, сто семьдесят шестой странице. В каждой странице сорок две строки.

Получилась солидная рукопись.

- Исполни мою просьбу, - обратился Жюль к жене. - Сядь вот сюда, я сяду здесь. Я буду читать, ты слушай. Понравится - скажи. Не понравится - не молчи.

- Мне не нравится твой вид, - сказала жена. - Ты опять похудел, оброс бородой. Неужели ты всерьез решил носить бороду?

- Мне тридцать четыре года, - ответил Жюль. - У меня две дочери и сын. Борода - это солидность, борода, как где-то сказал Бальзак, - это свидетельство длительного прощания с прошлым, а прошлое мое - всего лишь минувшее, в нем мало действия и совсем ничего по части воспоминаний. Вот эта рукопись... - Он прикрыл рукою страницы своей истории воздухоплавания, представляет собою претензию мою на то, чтобы получить право на имя Жюля Верна, французского писателя. Слушай.

Он читал три часа и пятьдесят минут. Онорина слушала внимательно первые шестьдесят минут, потом задремала. Она очнулась, когда муж дочитывал шестую главу. Онорина улыбнулась и громко произнесла: "Мой бог!" - желая этим показать всю свою заинтересованность. Ее муж читал с увлечением непомерным, отчего самые скучные страницы становились оживленными, подобно тому, как серая, безрадостная равнина вдруг преображается, когда солнечный луч коснется ее ничем не радующей поверхности. Кое-что, очень немногое, Онорине понравилось, но вся история (Жюль осмелился прочесть всю) показалась сырой, недоработанной, скучной, лишенной блеска и жизни.

Жюль читал заключительные фразы.

"Такова история завоевания воздуха человеком, гением его ума, силы и воображения. Пожелаем же себе самим еще большей веры в то, что только разум и знания завоюют природу, превратят ее в послушное дитя, счастливое и благодарное потому, что ее горячо любят и только поэтому требуют от нее так много, вплоть до открытия самых сокровенных тайн..."

- Устал! Воображаю, как устала ты! Ну, слушаю твою критику...

- Правду, Жюль?

Он вскочил с дивана. Он уже понял, какова будет критика.

- Так вот... Ты, кажется, не заметил, что я на середине чтения уснула. Это случилось по твоей вине...

- Значит, плохо?

Онорина обняла его и заплакала.

- Может быть, и наверное, я ничего не понимаю, ты мне не верь, дорогой мой! Пусть кто-нибудь еще послушает тебя, но мне твоя книга показалась скучной. Длинно, неоригинально, пересказ чужих идей и мыслей. Твои старые рассказы из "Семейного музея" были лучше.

- Завтра же снимаю бороду, - решительно произнес Жюль.

- Не завтра, нет, - только после того, как ты узнаешь отзыв Этцеля, того издателя, к которому тебя посылает Надар.

- Но если он скажет то же, что и ты!

- Догадываюсь, что скажет Этцель, - уверенно, как если бы ей уже было это известно, произнесла Онорина. - Он скажет, что в рукопись твою следует вдохнуть жизнь, сообщить ей движение. Ты написал хорошую лекцию. Он, вот увидишь, предложит тебе написать роман.

- Постой! - воскликнул Жюль. - Помолчи! Подошел к окну, опустил штору, зажег газ. В комнате стало менее уютно от грубого, пасмурного света.

- Роман? Ты говоришь, - роман?

Жюль словно приходил в себя после долгой болезни, поста, добровольной голодовки. Две морщины в форме глубоко вырезанных скобок, в которых были заключены рот и крылья носа, обозначились резче и грубее, но произошло это потому, что Жюль улыбнулся так четко и ясно, что улыбка, длясь мгновение, придала всему лицу подобие бронзы, застывшей навсегда. Онорина смотрела на мужа со страхом и предчувствием чего-то недоброго. Она уже каялась в своей прямоте, боясь за последствия отзыва. Что, если она ошиблась!

-Ты сказала - роман... - повторил Жюль. - Роман... Но почему же я не послушался внутреннего своего голоса, приказывавшего мне писать именно роман, почему?

- Успокойся, - сердечно произнесла Онорина. - Этцель даст тебе совет, что нужно делать с рукописью. Не волнуйся, все будет хорошо. Ты и наши дети со мною, и мы все подле тебя, не вздумай тревожиться о деньгах. Проживем! Не беда, Жюль! Не в деньгах счастье!

- Беда, моя дорогая, беда! - трагически проговорил Жюль. - Беда в том, что я всё еще не Жюль Верн! Мне скоро сорок, а я все еще...

-Ты уже научился видеть свои ошибки, это очень много, страшно много! сказала Онорина. - Не падай духом! У нас все впереди. Завтра же ты пойдешь к Этцелю.

- Завтра иду к Этцелю, - повторил Жюль. - Сегодня я выслушал критику сердца. Спасибо за нее. Послушаем, что скажет голова..

Глава девятнадцатая

ЖЮЛЬ СТАНОВИТСЯ ЖЮЛЕМ ВЕРНОМ

Этцеля называли благодетелем, светлой головой, кладоискателем: под кладом подразумевался талант. Этцель был умный, дальновидный, талантливый, образованный издатель, сам писавший романы и повести для юношества под псевдонимом Сталь. Убежденный республиканец, отбывший срок изгнания до амнистии пятьдесят девятого года, он пользовался популярностью человека смелого и непоколебимого в своих убеждениях. Он умел помочь начинающему, посоветовать опытному литератору, поддержать в беде (чаще всего материального характера) и старого и молодого, закупить на корню все, что уже написано и может быть написано в будущем тем человеком, в котором он почуял незаурядный талант. Он был скуп на посредственность и щедр на подлинное дарование. Книги, вышедшие под его маркой, отличались прекрасной внешностью, добротностью переплета и бумаги. Этцель приглашал известных художников, они иллюстрировали книги, делали обложки. Этцелю подражали в Германии и Англии. В конце девятнадцатого столетия изданиям его стали подражать в России Вольф и Девриен.