Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

“Сначала я обедал на Невском у какого-то старика еврея. Открыл этого еврея Гумилев, и, когда он впервые провел меня в эту столовую, богатство ее меня поразило. Гумилев, снисходительно улыбаясь, рекомендовал мне гуся с яблоками и хвастал интимной дружбой с хозяином, который трепал его по плечу, называя «господин Гумилев». Но человек ко всему привыкает и ничем не удовлетворяется. Месяца через два я в свою очередь свел Гумилева недалеко на Николаевскую, к некой мадам Полин, где выбор блюд был гораздо разнообразней и подавали не в патриархальной спальне с огромными пуховиками и портретом кантора Сироты, а в кокетливой столовой с искусственными пальмочками, на кузнецовском фаянсе и накладном серебре” (157, т. 3, с. 418–419).

С. 112–113 Его жена, Аня Энгельгардт, как все продолжали ее звать… – Проводить время с женой так же скучно, как есть отварную картошку без масла. – Роман Гумилева и Анны Энгельгардт, вероятно, завязался в 1916 г. (11, с. 361). В ноябре этого года Энгельгардт в письме к О. Гильдебрандт-Арбениной рассказывала: “Г<���умилев> пишет с фронта, я была оч<���ень> вероломной по отношению к нему; но все же я его не оч<���ень> не не люблю” (там же, с. 361). 30 ноября Гильдебрандт-Арбенина записала в дневнике: “Он ей нравится. Хоть <���она> и говорит – нет” (там же, с. 363). А еще раньше, 11 октября, К.Д. Бальмонт сообщал в письме к Е.А. Андреевой: “Я никого не видел, кроме <���…> Ани Э<���нгельгардт>, которая влюблена и в меня, и в Гумилева” (там же).

30 ноября 1917 г. Анна Энгельгардт отправила Гумилеву в Париж из Петрограда письмо, содержавшее, в частности, такие признания: “Мне бесконечно хочется тебя видеть, я по-прежнему люблю только тебя, но лучше тебе быть там, где приятно и где к тебе хорошо относятся. Может быть, война скоро окончательно кончится и тогда ты и так приедешь или, может быть, сможешь приехать сюда ненадолго. Я боюсь, и мне больно будет твое раскаянье, если ты приедешь сейчас сюда и ради меня, потому что здесь действительно тяжело жить! Ты зовешь меня, ты милый! Но я боюсь ехать одна в такой дальний путь и в настоящее время, м. б., раньше и поехала, теперь же так трудно ездить вообще, а тем более так далеко. Потом вдруг тебя могут отослать куда-нибудь, и я останусь одна, нет, у меня тысячи причин! Ах, Коля, Коля, я люблю тебя, часто думаю о тебе, и мне не верится, что мы когда-нибудь будем опять вместе! Я люблю только тебя одного и тоже никого больше полюбить не в силах, я не знаю как ты!” (354, с. 565–566).

4 августа 1918 г. накануне развода с Ахматовой Гумилев встретился с Анной Энгельгардт и подарил ей третье издание своей книги стихов “Романтические цветы” с инскриптом: “Ане. Я как мальчик, охваченный любовью, К девушке, окутанной шелками” (11, с. 365). Тем не менее последующая семейная жизнь Гумилева с Анной Гумилевой (Энгельгардт) действительно сложилась не слишком благополучно. Приведем здесь фрагмент из, может быть, слишком категоричных воспоминаний Александры Сверчковой:

“Н.С. совершенно разошелся с Ахматовой и записался с Анной Николаевной, урожденной Энгельгардт. Он надеялся, что молоденькая девушка <���…> более мягкого характера, скорее составит счастье его жизни. Но он глубоко ошибся: Ася была мелочна, глупа, жадна и капризна. Во время голода 1920–1921 он прислал ее с дочкой Леночкой в Бежецк и стал высылать миллионы на содержание жены и дочери, но Ася капризничала, требовала разнообразия на столе, а взять было нечего: картофель и молочные продукты, даже мясо с трудом можно было достать. Ася плакала, впадала в истерику, в то время как Леночка, стуча кулачками в дверь, требовала «каки», т. е. картофеля. Своими капризами Ася причиняла Анне Ивановне (Гумилевой. – О.Л. ) много неприятностей и даже болезней. Чтобы получить от мужа лишние деньги, она писала ему, будто бы брала у Александры Степановны (то есть, у самой Сверчковой. – О.Л. ) в долг и теперь по ее «неотступной» просьбе должна ей возвратить. Выяснилось, что все выдумки, и Николай Степанович взял ее обратно в СПб” (137, с. 19).

Сравните также в воспоминаниях О. Гильдебрандт-Арбениной: “Очень странно, я смотрела на Гумилева с первого дня знакомства как на свою полную собственность. <���…> Я равнодушно относилась к поездкам в Бежецк, где была его семья, и смотрела на Аню как на случайность” (96, с. 445). Она же набросала следующий словесный портрет Анны Энгельгардт: “Аня была старше меня, училась скверно, была шумная, танцевала, как будто полотер, волосы выбивались. По временам была очень хорошенькой, с слегка монгольскими глазами и скулами. <���…> В некоторые моменты Аня была похожа на Леонардовского Ангела из Парижского «Св. Семейства»” (там же, с. 434, 436). А младший брат Анны Александр писал о ней в кратких мемуарах так: “Читала много. По своему характеру была очень непосредственна, не по летам наивна и всегда – неожиданно обидчива” (11, с. 371). Однако в письме к Д.Е. Максимову он рассказал о сестре беспощаднее:

“Она была страшно нервна, она во всем переоценивала себя, не способна была к настоящему труду, заражена была эдаким декадентством того времени, считая, что ее ждет какая-то особая судьба в искусстве, в котором она не могла себя проявить, так как была страшно обидчива, переоценивая себя, и не способна была переносить замечания в свой адрес. Все кончалось ее ссорами и обидами и отходом от нее окружавших ее людей. <���…>

Откровенно скажу, что Николай Степанович ошибся, избрав сестру. Он прельстился ее внешностью, но не учел, не узнал ее внутреннего содержания, которое передалось и его дочери Лене” (там же, с. 377, 378).

Вчера на вечере в Доме поэтов мы подходили к буфету. Он ест одно пирожное за другим… – Трудно поверить, что О., когда писала эти строки, не помнила о знаменитом рассказе Зощенко “Аристократка” (1923). Сравните также в мемуарах Н. Берберовой: “Гумилев пригласил меня выпить чаю. Нам подали два стакана в подстаканниках и пирожные. («Покойник был скупенок, – говорил мне впоследствии Г. Иванов, – когда я увидел, что он угощает вас пирожными, я подумал, что дело не чисто».)” (53, с. 146).

Она жила в Бежецке у матери и тетки Гумилева… – Варвары Ивановны Лампе (Львовой) (1839–1921).

…“Было горе. Будет горе. Горю нет конца”. — Из стихотворения Ахматовой “Колыбельная” (1915):