Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Совсем по-другому воспринимается смерть градоначальников в «Истории одного города» М. Салтыкова-Щедрина: Ферапонтов «растерзан собаками»; Ламврокакис «найден в постели, заеденный клопами»; Баклан «переломлен пополам во время бури»; Фердыщенко умер «от объедения»; Бородавкин умер «на экзекуции, напутствуемый капитан-исправником»; Микаладзе, «охочий до женского пола», умер «от истощения сил»; Иванов умер «от натуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ»; Грустилов умер «от меланхолии» и т. д. [Салтыков-Щедрин 1965, VIII: 277–279]. Перед нами целый ряд низменных, «смешных» смертей, которыми завершается практически каждое градоначалие, которые, подводя итог деятельности этих персонажей, соответствуют образу их жизни и мыслей.

В «Истории одного города» сатирическое утрирование характера и поступков персонажей приводит к гротеску , «условной фантастической образности, демонстративно нарушающей принципы правдоподобия», причудливому и алогичному сочетанию «несочетаемых в реальности образных планов и художественных деталей» [Литературная энциклопедия 2001: стб. 188]. Как видим, гротеск может возникать как в шутовских и пародийных («Гаргантюа и Пантагрюэль» Ф. Рабле), так и сатирических («История одного города» М. Салтыкова-Щедрина) литературных формах.

Смерть может служить заключительным аккордом в создании гротескного образа. Барон в «Скупом рыцаре» А. Пушкина и Гобсек в одноименной повести О. де Бальзака умирают с одной мыслью – о накопленных ими богатствах. Если предсмертные мысли скупцов кажутся пошлыми и сатирически высмеиваются, то кончина Иудушки Головлева в романе М. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» выглядит несколько иначе. Главный персонаж на протяжении большей части произведения, несомненно, заслуживает осуждения со стороны и нарратора, и читателей; его поступки по отношению к его родным (брату Степану, матери Арине Петровне, сыну Петру и др.) приводят их к гибели, и образ Порфирия Владимировича постепенно становится демоническим, страшным. В последние дни жизни Иудушку посещают призраки («умертвия») его родственников, и в нем намечаются черты раскаяния. Смерть Головлева на могиле своей матери в конце Страстной недели «смягчает» общее сатирическое звучание этого гротескного (в его скупости и безжалостности) образа [Салтыков-Щедрин 1965, XIII: 261–262].

Собственно гротескное изображение смерти встречается в экспрессионистских произведениях о войне. Здесь оно лишается смехового начала, которое и так в сатире не явно. Например, в рассказах Л. Андреева «Красный смех»:

Одни, точно сослепу, обрывались в глубокие воронкообразные ямы и повисали животами на острых кольях, дергаясь и танцуя, как игрушечные паяцы; их придавливали новые тела, и скоро вся яма до краев превращалась в копошащуюся груду окровавленных живых и мертвых тел. Отовсюду снизу тянулись руки, и пальцы на них судорожно сокращались, хватая все, и кто попадал в эту западню, тот уже не мог выбраться назад: сотни пальцев, крепких и слепых, как клешни, сжимали ноги, цеплялись за одежду, валили человека на себя, вонзались в глаза и душили. Многие, как пьяные, бежали прямо на проволоку, повисали на ней и начинали кричать, пока пуля не кончала с ними [Андреев 1990, II: 28–29].

Или «Ночной разговор»:

Массы бледных людей в остроконечных кошмарных касках шли в атаку и гибли на полпути; их сменяли новые массы таких же бледных людей и остроконечных касок и также гибли: чаще дождевых капель, чаще градин был пулеметный и орудийный град, и легче было не промокнуть в проливной дождь, нежели избегнуть пули и осколка. И случалось, что уже убитый, падая, на своем коротком пути к земле бывал поражаем еще несколькими пулями; ими был насыщен воздух, они неслись бешено и хищно, словно и им передавалась ярость руки, спускавшей курок. Но запас остроконечных касок казался неистощимым, и все росла их лавина. Поглощая телами пули, впитывая смерть из воздуха и напитываясь ею, как губки, они разрежали частоту огня и создавали пустоты, по которым текли новые массы бледных людей; и так продолжалось двое суток – днем при сиянии солнца, ночью при голубом свете прожекторов, при котором лица живых и мертвых казались одинаковыми, а от груды трупов ложились черные неподвижные тени [Там же, V: 49].

Солдаты деперсонализируются и превращаются в «массу», «груду», «лавину». Картина их гибели фантасмагорична: умирающие люди сопоставляются с «игрушечными паяцами», «пьяными», а их число кажется бесконечным, «неистощимым», равно как бесконечна умертвляющая их сила пуль, осколков, ям и проволоки. Произведения Л. Андреева направлены против войны как таковой, и гротескность, гиперболизация становятся в них основным способом воздействия на читателя. Данные тексты приближаются по своему негативирующему характеру к памфлету , самому «серьезному» сатирическому жанру.

В памфлете может использоваться и еще один вид комического – ироническое . Ирония как модус художественности заключается в «радикальном размежевании я-для-себя от я-для-другого», в «субъективной карнавализации событийных границ жизни» [Введение в литературоведение 2006: 66]. Ее отличительный признак – «двойной смысл, где истинным является не прямо высказанный, а противоположный ему подразумеваемый; чем больше противоречие между ними, тем сильней ирония» [Литературная энциклопедия 2001: стб. 316].

В произведении Л. Андреева «Смерть Гулливера» иронически изображается отношение лилипутов к кончине главного персонажа романа Дж. Свифта:

Весть о смерти Человека-Горы всю страну Лилипуты одела в глубокий траур. Его многочисленные враги и завистники, осуждавшие его за слишком большой, вредный для государства рост, умолкли, удовлетворенные смертью: наоборот, все с удовольствием вспоминали его силу и кротость, и исключительно его доблести приписывали победу над флотом враждебного острова Блефуску. И кучка друзей, вначале весьма небольшая, с каждым днем заметно росла, пока наконец весь народ Лилипуты не превратился в искреннего, громко плачущего друга Гулливера. Исключение составлял только генерал-адмирал Скайриш Болгалам, продолжавший хранить злобу и после смерти своего врага и предложивший для опозорения Гулливера не предавать его погребению, а оставить труп в добычу хищным птицам [Андреев 1990, VI: 495].

Лилипуты спорят о дальнейшей судьбе тела Гулливера, решение похоронить его показывается как гениальная мысль. Несмотря на неоднозначное отношение к покойному, устраиваются пышные похороны: развешиваются черные флаги, собирается огромная толпа у трупа, ораторы выступают с речами. В тексте используются различные иронические приемы: фиксация в хроникальных записях самых незначительных деталей действа, математический подсчет зрителей («121 223 человека») и ораторов («15 381 человек»), резкое увеличение количества друзей Гулливера, создание бюста покойного: