Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Неоправданность людских потерь и поведение военачальников вызывает у солдат и младший офицеров горькую иронию, сарказм. Он находит отражение и в сочиненной на японской войне песне:

Подобное отношение к войне, где на первый план выходит не героическое, а трагическое / драматическое и саркастическое, отвечает замыслу рассказов В. Вересаева, равно как и общественной реакции на русско-японский конфликт 1904–1905 гг. Война лишается своего возвышенного статуса, чему способствует реалистический, деидеологизированный взгляд автора на описываемые им события.

Вместе с тем высмеивание негативных ценностей лишь одно из проявлений комического. Совсем другой характер имеет юмор , вызывающий веселый, непринужденный смех. Именно в иной природе смеховой реакции и заключается основное отличие юмористического от сатирического: «Если претензии человека или группы людей, явно несоответствующие их действительному значению и возможностям, не опасны, безвредны для других людей и вызывают со стороны лишь улыбку или веселый смех по поводу своих заблуждений и именно в этом значении и с этой целью осваиваются художественно, создается юмористическая ситуация» [Волков И. 1995: 124]. В основе этого модуса художественности лежит анекдот в одном из своих значений – как «малый повествовательный жанр юмористического характера» [Литературная энциклопедия 2001: стб. 34].

Юмористические танатологические ситуации встречаются в баснях И. Крылова. В них довольно много анималистических смертей («Волк и Ягненок», «Мор зверей», «Волк на псарне» и пр.), имеющих аллегорическое значение. Маска животного позволяет не только иносказательно высмеять какие-то черты, поступки их человеческих прототипов или недостатки общества (и тогда юмор граничит с сатирой), но и смягчает танатологическое напряжение в тексте, которое препятствует возникновению непринужденного смеха.

Мотив смерти человека встречается лишь в нескольких баснях И. Крылова. Например, вот как гибнет Троеженец в одноименном тексте:

Отметим здесь существование двух танатологических ситуаций, одна из которых должна отменить другую. Царь обещает повесить судей, если они не придумают адекватное суровое наказание для преступника, притом что поступок подсудимого нанес вред лишь общественной морали, но не жизни человека. С другой стороны, решение судей, внешне бессмысленное и мягкое, приводит к самоубийству Троеженца. Примечательна лексика, которая используется для описания суицида: «Троеженец удавился». В юмористическом произведении лексические конструкции имеют особое значение для создания комического модуса: они не должны нести в себе трагические или драматические оттенки, но лишь коннотативные смыслы, отсылающие нас к традиции анекдотического рассказывания.

В басне И. Крылова «Похороны» материалом для юмористического повествования является танатологическая ситуация погребального обряда:

В древнеегипетской тафологической традиции И. Крылов обнаруживает юмористическую ситуацию, связанную с социальной ролью плакальщиц. В тексте возникает наблюдаемое Магом несоответтвие между скорбью участниц церемонии и ее реальной подоплекой. Смерть для плакальщиц – часть их профессии, приносящей доход, прямо пропорциональный количеству похорон. Сентенция в конце басни выглядит несколько искусственной: И. Крылов разворачивает юмористический случай в сатирическую плоскость, рассуждая о смысле жизни многих «богачей».

Танатологическая ситуация похорон лежит в основе и некоторых рассказов А. Чехова [139] О комическом изображении смерти в творчестве А. Чехова см. также статью И. Сухих [Сухих 1990: 65–66]. . В двух текстах писателя – «В почтовом отделении» и «Дипломат» – повествование начинается с констатации кончины жены одного из персонажей. Юмористически описывается вновь не акт смерти женщины, но поминки и сообщение трагического известия мужу.

«В почтовом отделении» с самого начала настраивает на комический лад, несмотря на предмет повествования:

Хоронили мы как-то на днях молоденькую жену нашего старого почтмейстера Сладкоперцева. Закопавши красавицу, мы, по обычаю дедов и отцов, отправились в почтовой отделение «помянуть» [Чехов 1954, II: 208].

Танатологическое событие подается здесь как нечто будничное, повседневное. Нарратор не придает значения хронологической точности, важной для близких умершего («как-то на днях»), дискредитирует похоронный ритуал иронией («закопавши красавицу»), выставляя на первый план обычай поминовения. Старик-вдовец горько плачет, когда подают блины, поскольку они «такие же румяненькие, как и покойница» [Там же]. Суть же анекдотического случая составляет рассказ хозяина о верности жены, которую он охранял особым способом: распуская слух о ее связи с полицеймейстером. На поминках, и так лишенных скорбного настроения, воцаряется чувство обиды и досады: «Мы сидели и молчали, и нам было обидно и совестно, что нас так хитро провел этот толстый, красноносый старик» [Там же: 209]. Заключительная фраза дьякона: «Ну, бог даст, в другой раз женишься!» – наполняется неоднозначными смыслами и выглядит как обещание не допускать больше ошибок в отношении молодых жен стариков.