Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

В некоторых произведениях с явно выраженной фигурой повествователя в начале текста сообщается о его финале. Эта особенность, пролепсис, хронологически предваряющий, предсказывающий последующие события, восходит к канонам традиционной литературы, воспроизводящей знакомые сюжеты не ради развлечения, но для их закрепления в культурной памяти, консервации важной информации, способной стать образцовой для потомков. Подобный ход – мотив сообщения о смерти сказителем – встречается не только в древних эпических сказаниях, где вначале возможен краткий пересказ всего последующего повествования и констатация итоговой гибели героя, но и, например, в прологе трагедии У. Шекспира «Ромео и Джульетта»:

или на первых страницах романа Л. Андреева «Сашка Жегулев»:

Печальный и нежный, любимый всеми за красоту лица и строгость помыслов, был испит он до дна души своей устами жаждущими и умер рано, одинокой и страшной смертью умер он. И был он похоронен вместе со злодеями и убийцами, участь которых добровольно разделил; нет ему имени доброго, и нет креста на его безвестной могиле [Андреев 1990, IV: 73].

Если во времена У. Шекспира такое резюме в начале произведения было еще нормой, данью традиции (равно как и заимствование сюжетов друг у друга), то в тексте Л. Андреева этот прием имеет явно пародийный подтекст. В том и другом случае указанный ход приводит к акцентированию внимания реципиентов не на инвариантной известной сюжетной схеме, а на ее реализации, семантическом и структурном развертывании.

Кольцевая композиция, связывающая один и тот же танатологический мотив в начале и конце сюжета, может существовать и без экспликации фигуры сказителя. Тогда не нарушается цельность точек зрения внутри нарратива, о факте умирания или смерти сообщает «всеведущий» автор или один из персонажей [68] Танатологическое пророчество занимает важное место в героическом эпосе. Исследователи античной литературы отмечают, что подобное предсказание зачастую озвучивается умирающим персонажем, которому «смерть открывает высшее знание»: так у Гомера Патрокл и Гектор пророчат смерть своим более удачливым врагам [Семина 1990: 95]. . В рассказе Л. Андреева «Покой» повествование начинается как раз от лица безличного нарратора:

Умирал важный, старый сановник, большой барин, любивший жизнь. Умирать ему было трудно: в Бога он не верил, зачем умирает – не понимал, и ужасался ужасом безумным. Было страшно смотреть на него, как он мучился [Андреев 1990, IV: 7].

В «Смерти Ивана Ильича» Л. Толстого о кончине главного персонажа сообщает Петр Иванович, просматривающий газету «Ведомости» [Толстой 1992, XXVI: 61]. В начале рассказа М. Арцыбашева «Паша Туманов» гимназист приходит в полицейское отделение и заявляет об убийстве человека [Арцыбашев 1994,1: 380].

Возможно танатологическое известие и при повествовании от первого лица. В повести В. Гюго «Последний день приговоренного к смерти» начальным элементом становится мотив приговора к казни, которые в дальнейшем осмысляется осужденным. Рассказ Ф. Достоевского «Кроткая» начинается с сообщения о самоубийстве жены «автора». Примечательно, что нарратор в «Кроткой» называет такие ситуации рассказывания (свою и как раз приговоренного к казни из повести В. Гюго) фантастическими с точки зрения того, что человек в подобных обстоятельствах действительно стал бы со стенографической точностью записывать свое состояние, свою историю. Еще более ирреальным кажется известие о смерти и новом периоде существования главного персонажа, повествующего от первого лица, в романе Г. Газданова «Возвращение Будды» [Газданов 1996, II: 125–127].

В большинстве из указанных произведений танатологический мотив, расположенный в начале текста, определяет его содержание и сюжет в целом, другими словами – является сюжетообразующим элементом. Дальнейшая история предстает как путь к событию кончины или гибели соответствующего персонажа. В этом случае, как правило, финал произведения знаменуется возвращением к его началу. Подобная анахрония, аналепсис, направлена на разъяснение и осмысление события, давшего толчок к развитию сюжетного действия.

Танатологические мотивы в начале произведения способны становиться не только сюжетообразующими, но и жанрообразующими элементами. Речь идет, конечно же, о жанре детектива, где сюжетная структура обычно начинается с мотива убийства или мотива загадочной смерти. Интрига детектива, в отличие, например, от «Паши Туманова» М. Арцыбашева или «Мысли» Л. Андреева, построенных по схожей схеме, заключается в том, что неизвестен один из актантов – преступник. Суть данного жанра заключается в расследовании происшествия, а в финале сыщик часто восстанавливает истинную картину убийства из начала текста, как мисс Марпл в романе А. Кристи «В 4:50 из Паддингтона».

Как известно, существует большое количество научных работ, посвященных исследованию детективного жанра (см., например, [Шкловский 1929: 125–142; Щеглов 1996]. В контексте данного параграфа для нас важно отношение ученых и самих писателей к танатологическому мотиву в начале повествования как к сюжетному приему, ставшему традиционным для огромного количества художественных текстов.

Таким образом, размещение танатологических мотивов в начале повествования снимает с них «проклятие завершения». В них открывается сюжетогенетический и жанрогенетический потенциал, либо они участвуют в создании так называемого «эффекта реальности», становясь «правдоподобными» деталями изображаемого мира.

Рассмотрим теперь особенности танатологических мотивов, расположенных в середине произведения. Что такое середина текста? Это очень размытое понятие. То, что уже не зачин, и то, что еще не концовка. То, что находится между началом и финалом, границы которых тоже не всегда ясны. С точки зрения драматического конфликта, это фрагмент текста, который можно соотнести с развитием действия после завязки, его кульминацией и спадом действия до развязки.