Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Для Мандзони первостепенна проблема судьбы людей перед неведомыми сполна божественными путями; а для Достоевского – проблема человека как такового, который уже оправдан в Боге в независимости от греха. Для Достоевского мысль о том, что «в человеке вместился Бог» становится «величайшей идеей человечества», а с тем и предпосылкой убеждению, что каждый человек, оставаясь самым собой, уже есть человек божий .

Объединяет двух авторов особая любовь к той истине о человеке, которая не знает компромиссов даже тогда, когда она отказывается от традиционного абсолюта, как происходит в поэтике Достоевского. Жизнь животного при смерти бывает лишь оконченной, а жизнь человека бывает также и завершенной . Смерть человека – это тень и темнота, в которых таится, подобно незримому Богу ( Deus Absconditus ), либо мойрой разорванная нить, либо свободное завершение духа (для христианина оно и есть то «все завершилось», которое Иисус произносит на Распятии). Смерть предстает как завершение человека и его пути, что уже окончательно указывает на определенное усовершенствование. Это происходит в биографическом, историческом и философском наследии для агностика и для атеиста, который все равно верит в достоинство человека; а для верующего также и в вечности, таинственно проникающей в свою очередь и в земную действительность. Остается вопрос для каждого: завершен, готов ли буду я к этому совершению при моем конце? В этой рискованной неизвестности заключается тайна спасения.

Ипполит Терентьев хочет, как стоик, не поддаваться силам природы, и покончить с собой прежде того, как природа его убьет. У древних стоиков была допустима возможность самоубийства. Ученье Христа таким героям, как Ипполит или Кириллов, никакой новой надежды не принесло. Речь идет об отчаянии перед болезнью у Достоевского. Есть у него и примеры отчаяния перед старостью. Иван Карамазов не видит дальше тридцати лет (традиционно Христу приписываются тридцать три); он никак не хочет стареть и даже боится стать таким, как его отец, но «…он хочет жить. Или, может быть, только хотел бы хотеть? Ибо просто жизнь его не удовлетворяет. Жизнь должна быть оправдана…» [174]. Однако Иван идет до вывода, что оправдание жизни невозможно, или, лучше говоря, оправдывать ее в принципе можно, но оправдать нельзя, иначе всякий страдающий будет вечно обиженным. То, что ищет Иван (по крайне мере то, что ищет верующая половина его христианской души) – это оправдание во Христе. Слова Алёши, обращенные к нему: «Половина твоего дела сделана, Иван, и приобретена: ты жить любишь. Теперь надо постараться тебе о второй твоей половине, и ты спасен» (14, 210).

Церковь учит тому, что человеческие страдания, если они пережиты во Христе, в каком-то смысле совершенствуют страдания Христовы. В этом верующий человек борется с неверием: именно это «в каком-то смысле» его пугает. В «Идиоте» Ипполит Терентьев часто повторяет «все завершилось», подобно тому «все завершилось», произнесенному Христом на кресте. И одни и те же слова повторяет герой Кириллов. Самого Достоевского, как и его героев мучал вопрос: «умру ли я Божьей смертью?». Данная тема напрямую связана с темой «издевки от природы» в устах Ипполита: «Да, природа насмешлива! Зачем она, – подхватил он [Ипполит Терентьев] вдруг с жаром, – зачем она создает самые лучшие существа с тем, чтобы потом насмеяться над ними?» Как раз Ипполит боится не завершиться как человек, а быть окончен как зверь, но с дефектом самосознания.

Жизнь есть умирание, и смерть, доступная нашему пониманию, это «смерть смерти», которая раз и навсегда определяет неким непостижимым образом будущее человека. Эта тема пересекает границы между верующими и неверующими. Для Сократа смерть тоже воспринималась как окончательное завершение: она может убить тело, но не может убить жизнь праведника. Это потому что праведник правдиво жил, и смерть может лишь это окончательно утвердить. Жизнь праведника становится, таким образом, наследием и парадигмой, даже если нет бессмертия. Но жизнь праведника не становится наследием и парадигмой, если у праведника не было веры в возможность завершиться и совершиться, а не быть оконченным со смертью как зверь. Именно эта вера сделала человека праведником. Также если вернуться к современному контексту, то жизнь каждого человека всегда состоит из множества завершений : обучение, брак, одиночество, прощания, успехи, поражения, обиды, разочарования. Эти завершения в течение жизни всегда оказываются снова под сомнением, и они все время нуждаются в новом подтверждении или отрицании, потому что самое достоинство человека по одной или другой причине находится всегда под угрозой. А в христианском контексте, помимо того искупления, что предполагает избавление человека от тяжести вины и греха, что восстанавливает его попранное достоинство, существует своего рода «искупление искупления», которое возвышается «над» искуплением. Это христианское спасение, вмещающее в себя завершение человека и обожение , оправдание и искупление.

В рассказе «Бобок» идея посмертного существования через антитезу восходит к платонической теории души, которая давно стала неприемлемой и недостаточной для верующего, не мыслящего существования души независимо от тела. Однако вечность не в том, чтобы продолжить существовать неопределенно долго в некой незавершенности, а в том, чтобы «завершиться», войти в бесконечную определенность. В этом заключается загадка отношений между временем и вечностью. Говорить о том, что у Достоевского можно видеть пример бесконечного длящегося настоящего или вечного возвращения, было бы не верно. Но совершенно точно можно говорить об имманентном присутствии рядом с героями Христа, который, как и автор, оставляет историю (конец пути) незавершенной. При этом незавершенность повествования вовсе не означает, что человеку верующему неведом исход жизненного пути, и это не вступает в противоречие с обозначенной выше неявленной, таинственной вершиной христианской идеи спасения. Она остается безусловной как данность религиозная, и как важнейший импульс поэтики Достоевского. Однако в целом трагический восторг завершенности близок русскому и итальянскому авторам в равной степени. Эта завершенность или, выражаясь точнее в данном смысле, свершение не отрицает желания Достоевского-христианина оставаться с Христом и Достоевского-автора быть рядом со своими героями, не противоречит «поэтике жизни». Причиной тому принятие Достоевским и смерти, и страдания. Поэтика жизни, где смысл соединяется с бессмысленным, по Достоевскому, направлена на высшее воплощение человека в смерти, то есть видит смерть как величайшую свободу, которая в сущности своей есть надежда для всех.