Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Для обоих писателей создание романов, о которых пойдет речь в этой части нашей работы, стало выражением итогов размышлений над социально-историческими процессами в Италии и России. Мандзони написал роман о трагическом эпизоде национальной истории – раздробленной Италии XVII века, находящейся под испанским владычеством, и переживающей страшную эпидемию чумы в Миланском герцогстве. Над этим произведением Мандзони трудился много лет, даже после первой публикации продолжая оттачивать стилистику и язык своего детища (1823–1842). Достоевский многие годы вынашивал план романа о великом грешнике, предполагая затем трансформировать его в трилогию с главным героем Алёшей Карамазовым, которому предстоит пройти искус в миру и путь духовного обновления (1869–1880). Русский писатель также желал исследовать истоки феномена «русских мальчиков», спешащих переделать мир, но после влекущих этот мир к гибели [178]. Оба автора, задаваясь вопросом о закономерностях сплетения индивидуального и общего начал в теории исторического процесса и в судьбе своей страны, находят ответ в универсальных нравственных законах бытия, переданных евангельским посланием Христа. С этой точки зрения, важнейшей темой их творчества вообще и исследуемых романов в частности является момент нравственной перемены в человеке.

Во второй главе мы перейдем к типологическому сопоставлению сюжета об обращении героев к Христу и вопросу о роли божественного Провидения в романах «Обрученные» и «Братья Карамазовы», а также – к анализу поэтики искупления в художественных мирах Мандзони и Достоевского.

Развитие темы об обращении к Христу в творчестве двух писателей будет рассмотрено в двух воплощениях. Первое – сюжетная ситуации встречи грешника («злодея») с невинной душой или святым подвижником, в результате чего в сознании героя происходит духовный переворот. Второе – довольно распространенный сюжет о «грешном святом», то есть описание духовного пути исправившегося грешника, которого через грех и осознание греха Провидение ведет к подвигам совершенной святости.

Роман «Обрученные» имеет вполне очевидные и закономерные связи с историческими романами В. Скотта, с философией эпохи Просвещения, с нравственно-сатирическим бытописательским романом XVIII века, в котором зачастую реализовался сюжет об исправившемся разбойнике (вспомним испанский роман «Густав аль Фараче» и его французский аналог в виде «Жиль Бласа» А.Р. Лесажа) [179]. Связь с литературной и философской традицией XVIII в. особенно заметна в сформировавшихся под влиянием Руссо и его концепции «естественного человека» характерном культе пейзажа и специфическом воспевании крестьянина и «дикаря», ведущих счастливую жизнь среди природы. Крестьянин рассматривался как человек прирожденной добродетели, а его простая и бедная жизнь была воплощением заветного счастья. В 1805 году Мандзони, увлеченный идеями Вольтера и Руссо, посетил Париж, где был замечен в салоне мадам Кондорсе, подруги его матери, горячей сторонницы взглядов А. Смита (именно ею был переведен на французский язык трактат Смита «Теория нравственных чувств»). Впоследствии теория Смита также находит отражение в творчестве итальянского писателя [180].

Ф. М. Достоевский при создании своих романов активно погружался в предшествующую литературную традицию, но в то же время пребывал в живом диалоге с современными произведениями. Круг источников Достоевского, нашедших реализацию в романе «Братья Карамазовы» чрезвычайно широк: от мировой литературы до русской агиографии, духовных стихов, материалов русской газетной и журнальной периодики. На некоторые источники в романе обнаруживаются прямые указания: «Кандид» Вольтера, «Фауст» Гете, «Божественная комедия» Данте, «Разбойники» Шиллера, «Собор Парижской Богоматери» Гюго, духовный стих об Алексее, человеке божьем, «Хождение Богородицы по мукам» [181]. Круг печатных источников значительно шире, и идентификация этих источников более затруднительна. В романе «Братья Карамазовы» эстетическим выражением исканий Достоевского выступает текущая действительность в сложном сплаве с христианским текстом и религиозной символикой, которые восходят к русской агиографической традиции и русскому духовному стиху [182].

Для обоих авторов сюжет об обращении героя ко Христу, как и мотив присутствия Божественного Провидения, вплетенный в линию повествования, имеют прежде всего евангельские истоки. Христос говорит, что он пришел не к праведникам, но к грешникам. Отсюда и две ключевые модели диалогов, выстраивающихся между героями: 1) беседа праведника и грешника, где праведнику отведена особая роль, именно через него, носителя веры, грешнику открывается Божья благодать; 2) погружение героя в свой мир чувств и воспоминаний, из которого непостижимым образом рождаются побуждения к дальнейшим действиям.

Если первая модель диалога присутствует как у Мандзони, так и у Достоевского, превращаясь в средоточие христианского послания романов, то о второй модели справедливо говорить в большей мере применительно к поэтике Мандзони. Для автора «Обрученных» «внутренняя» монологическая речь героев зачастую несет диалогическую нагрузку, так как проливает свет на действительное участие Провидения в мыслях и поступках человека. Писатель, хоть и не приступает к объяснениям и толкованием всех интимных движений души персонажей, но все же оказывается посвященным в эти движения (этот литературный прием был безусловной данью традиции исторического романа Нового времени). Герои Достоевского обладают реалистичной «оболочкой» человеческой индивидуальности, непроницаемой как всякое «я» для «другого», в том числе и для автора. Это уже не персонажи и характеры, но личности [183]. Раскрытие каждой личности реализуется в романе через взаимодействие героев друг с другом, и диалог остается основной формой этой реализации. Однако, с другой стороны, многие герои Достоевского, являются биографическими прототипами самого автора [184], а, следовательно, в высказываниях их сконцентрировано множество выстраданного и пережитого лично писателем.

Вера в Святое Провидение всегда сопровождала Достоевского в самые тяжелые моменты жизни, этой веры исполнены и ключевые фигуры его произведений. «В своем мировоззрении Достоевский, как всякий настоящий христианин, выводил все мировые ценности, придающие жизни смысл и обеспечивающие конечную победу добра, из положения, что Бог существует, что Он – Творец мира и Промыслитель», – писал Н.О. Лосский [185]. Если бы речь шла о Мандзони, это наблюдение было бы так же справедливо.