Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Проблематика Мандзони фокусируется вокруг магистрального концепта истории, в то время как Достоевским на передний план выведены философские вопросы. В данной связи особое значение отведено пространственно-временному фактору, в том числе и с религиозным его подтекстом. С одной стороны, оба автора охвачены единым, трагическим, не знающим конфессиональных разделений, чувством переживания за судьбу человечества. С другой стороны, социокультурная среда их формирования не может быть выключена из поля анализа. Здесь в значительной мере сказываются различные аспекты общеевропейского влияния, получившие некую мировоззренческую реализацию в большей мере у Мандзони, чем у Достоевского, а также характерная для русской среды недостаточная информированность о событиях католического мира, и, как следствие, зачастую превратное толкование некоторых догматических положений Церкви.

Позиция Мандзони-повествователя по преимуществу внешняя; каждый персонаж раскрывается только во взаимодействии с событийно-исторической линией романа и вступая в диалог с Божественным Провидением как «личностным» центом всей романтической композиции автора. Достоевский, формально будучи внешним наблюдателем, непрестанно пребывает рядом со своими героями и читателем. Личностный аспект в поэтике писателя обретает даже концепции греха и святости.

Несмотря на то, что Мандзони так же, как и Достоевскому, свойственно возвращаться в прошлое своих героев, демонстрируя его связь с настоящим, повествование автора, скорее, можно называть линейным. Противоречит этому утверждению только финальная развязка романа «Обрученные», не сообщающая ожидаемого ощущения оптимистического разрешения, возводящая пред сознанием читателя сложные вопросы, оставленные без ответа. Тем не менее, факт конечности истории Мандзони не вызывает сомнений. Ддя Достоевского время сливается с пространством, превращаясь в категорию катастрофического измерения, где говорит уже язык антиномий человеческой души. Вера должна пройти тернистый путь сомнений и отрицаний, она, как и смысл жизни, не дается человеку в виде готовой формулы: как жизнь только в акте участного проживания обретает свой смысл, так и свет веры рождается из тьмы неверия. Оба эти этапа, по Достоевскому, являются необходимыми звеньями земного искупительного пути. Обретение смысла у Мандзони происходит через касание Провидения всего земного, через деятельное участие Бога в истории и в судьбе каждого человека. Так, волей Провидения может быть объяснено равно страдание праведников и грешников, а также избавление их от страдания. Причем таковое объяснение не предполагает человеческого рационального постижения; к этому не имеет смысла стремиться: единственное видение целостности истории доступно только Богу, а реакции человека, мечущегося меж вверением себя Божьей милости, обвинением Провидения или его отрицанием, являются следствием недостаточности человеческой памяти и любви в сравнении с Памятью и Любовью Бога.

Ретроспективно проследив историю знакомства русского читателя с творчеством А. Мандзони вплоть до того времени, когда жил и творил Ф.М. Достоевский, мы пришли к предположению о том, что русский писатель вполне мог быть знаком (прямо или опосредовано) с романом «Обрученные», и некоторые пересечения сюжетных линий, разбор которых последует далее, могли носить не абсолютно случайный характер. Так или иначе, принципиальным для нас остается вовсе не факт, доказывающий данную случайность или не случайность, а факт идейной переклички между двумя писателями, пусть даже произошедшей совершенно независимо и, безусловно, с рядом индивидуальных особенностей.

Обзор современной русскоязычной исследовательской литературы по творчеству Мандзони позволяет отметить, что на протяжении долгого времени в подходе к итальянскому автору со стороны русских критиков прослеживалось некоторое предубеждение.

Причиной тому были прежде всего итальянские прокатолические трактовки Мандзони, сводящие основной вклад автора к проповеди католической морали. Различные ярлыки, преследующие имя автора в работах советского периода, к сожалению, лишали взгляд на его творчество должной объективности. Кроме того, по сей день все подходы к наследию Мандзони сводятся к рассмотрению исторического аспекта, социального или нравственного подтекстов его романа, а тема христианской концепции еще никогда не становилась действительным объектом анализа.

Для понимания оснований концепции спасения Ф.М. Достоевского ключевой фигурой является Христос, а также значимо соотношение между вопросами веры и истины, воли к спасению и свободы. Воля к спасению, по Достоевскому, обретается через веру в светлый лик Христа. При этом путь постижения Бога лежит на пересечении веры и анализа; истина, которая может быть выведена из анализа, суть та же истина, постигаемая в вере. Истина вне Христа, если рассмотреть ее в категориях гегельянского отрицания, где мысль и бытие совпадают, невозможна, ибо у человека нет возможности быть вне бытия. В этом вера Достоевского сближается с тертуллиановской формулой, и в абсурде соединяющей тайны, осуществится человеческое сотрудничество с Богом в истории.

Проблема отношения веры и разума у Достоевского сопряжена также с неизбежной альтернативой Христа и атеизма. Однако «вне Христа нет надежды», и образованный силлогизм, «средний термин» которого – надежда, показывает, истина и надежда едины и неразделимы. Вера в сущности своей заключает веру в жизнь, в действительное принятие жизни, а следовательно, утверждает истинность спасения для каждого верующего. Радикальное противопоставление одного другому (вера и разум) для Достоевского неприемлемо: его выбором становится вера в высший разум надежды.

Поиск воплощения «славы Бога в человеке», предпринятый на творческом пути Достоевского, нашел свою кульминационную форму в романе «Братья Карамазовы». Для автора в достижении цели теодицеи был важно следовать определенным этапам, и содержание романа представляет собой путь к Богу через путы сомнения и искус свободы.

Вопрос, волновавший Достоевского в связи с проблемой спасения человека, касался также отношений в рамках христианской тринитарной тайны Божьей, отношений между Отцом и Сыном. Образ Ивана Карамазова, по нашему убеждению, формулирует экзистенциальный вопрос о смысле страдания и о личном выборе человека, оправданным стремлением избежать этого страдания. В тройном отказе Ивана от спасения находит отражение вся суть проблемы искупления и творения в религиозной антропологии «Братьев Карамазовых». На каждом этапе отказа Ивана мы отмечаем присутствие христианского и атеистического начала. Иван отрекается от человеческого прогресса вне всеобщего и телесного воскресения, от вечного ада и от вечной гармонии. Отвергая гармонию, Иван не принимает светлую вселенскую ответственность за общечеловеческую боль, которую несут в себе такие герои, как Маркел, Зосима, Илюша и Алёша. Страдание за вину и сострадание Ивана единоличны, самонадеяны и тем безнадежны. Мы приходим к выводу, что «Братья Карамазовы» в большей степени есть роман «об ответственности» героев, а не «о вине». Тень вины в равной мере падает на всех героев. На проблеме ответственности за себя и за других сосредоточено основное напряжение романа. В метафизическом смысле невозможность Ивана поверить в прощение, а также допустить прощение самого себя, приводит нас к осознанию невозможности равновесия между памятью и прощением в человеческом сознании, т. е. – к одной из фундаментальных антиномий в религиозной концепции Ф.М. Достоевского.