Стефано Капилупи - Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Тем не менее в словах автора как в романе «Обрученные», так и в «Братьях Карамазовых» отсутствуют упоминания о Божественном Провидении или прямые упоминания Христа, поэтому герои являются единственными проводниками воззрений писателей, только в контексте их изъяснений, признаний или мыслей раскрывается интересующая нас проблема. Уже первое приближение к этой проблеме с позиций контентного анализа показывает, что в романе Достоевского смысловой акцент смещается скорее к образу Христа и теме спасения, в то время как в «Обрученных» именно роль Провидения можно называть центральной. Так или иначе интерпретация этого феномена и подтекст его художественной реализации у обоих писателей допускают неоднозначные толкования, которые при всем своеобразии непременно восходят к общему корню, устремляются в недра чистого христианства. На данном этапе исследования мы попробуем определить, какое место и значение фигура Божественного Провидения имела в творчестве писателей, как трансформировались ее художественная и религиозно-философская формы, а также выделим характерные особенности ее реализации в двух романах.

Под Провидением общепринято подразумевать целесообразные действия Бога (высшего разума) или самого Бога. В этом значении явление Провидения было знакомо иудейской религии, где полагалось, что Бог не только защищает, но и карает свой народ, ведя его к лучшему будущему. Идея Провидения начала формироваться еще в языческой культуре, и впервые затрагивается в учении Сократа, видевшего за божеством мировой разум, который управляет миром по законам добра и справедливости. В философии стоиков возобладали пантеистические взгляды, предполагавшие неизбежную зависимость всего происходящего в мире от единого и неделимого существа, фактически отождествлявшегося с судьбой [186]. В этом видении божество становилось началом и причиной для всего, включая свершение всех зол. Стоический фатализм был преодолен Плутархом, определявшим Провидение как «волю и мысль верховного Бога, заботящегося обо всем»; при этом не исключались и свобода воли человека, и его нравственная ответственность. Плотин видел в Провидении внутреннюю зависимостью всего происходящего в чувственном мире от мира сверхчувственного, изначально основанного на Добре и действии абсолютного разума. Как древняя, так и средневековая теистическая философия, и философия Нового времени в рассуждениях о Провидении оставляли много вопросов без ответов. Нисходит ли действие Провидения до индивидуальной, частной жизни или же распространяется только на ход мировой истории? Как имманентная временность мира соотносима с вечностью Бога и Провидения? Где проходит грань между личной ответственностью человека и провиденциальной силой Божественного вмешательства в ход земных событий? Как объяснить существование зла, если добро является единственным основанием всего совершаемого по воле Провидения?

В определенной мере вся художественная концепция А. Мандзони вращается вокруг этих же сполна не разрешимых вопросов. Культура эпохи Просвещения открыла новый угол зрения на проблему. Как полагал Иммануил Кант, философ оказавший значительное влияние на формирование взглядов Мандзони, Вселенная сама со себе способна дать ответы на свои загадки и объяснить причины всех феноменов, а вместе с тем и история обретает свою независимость от божественного перста: человек есть движитель развития цивилизации, человек творит историю. Мыслители Просвещения отодвигали на второй план трансцендентную идею Провидения, выводя на авансцену веру в безграничную творческую силу человека. Однако Мандзони скорее стремился к поиску собственного понимания проблемы, чем к безоговорочному принятию просвещенческих веяний. Ему были близки идеи французского богослова XVII века Жака Боссюэ, который различал чудо и Провидение как разнонаправленные явления: первое нарушало законы природы, в то время как вторе незаметно преследовало свои цели, устремляя природу и человеческую волю в определенном направлении [187]. Таким образом, все происходящее в мире, включая чудо, подчинено контролю Провидения. Существование горя и зла имело для Боссюэ очистительный смысл, который в итоге нередко оборачивался причиной добродетели. Несчастья, посланные Провидением, и причиненное ими страдание заставляли человека осознать всю трудность пути к спасению и избавляли его от легких и праздных надежд. В контексте «Братьев Карамазовых» насмешка над столь благостным и смиренным толкованием мирового зла вложена в слова Черта, рассказывающего Ивану пошлые истории [188]. Осознавая очевидно слабую сторону своих рассуждений, Боссюэ уточнял, что существуют как абсолютное благо (счастье, обещанное праведникам), так и абсолютное зло (вечное проклятие); и то и другое является результатом божественной справедливости, цели которой никогда не могут быть понятны и доступны человеку.

Наряду с божественной справедливостью в контексте «Обрученных» фигурирует справедливость человеческая, связанная с набором моральных качеств отдельно взятого персонажа или с понятием гражданской справедливости. Что касается последней, то по отношению к бедным героям романа, учитывая историческую эпоху повествования, таковой справедливости почти вовсе не было, и это почти дословно подтверждает мать Лючии, Аньезе: «Справедливость всегда против бедных». На что Ренцо отвечает, что, тогда справедливость будет вершить он сам [189]. При таком бесправном положении ничего не оставалось, кроме как вверить себя воле Провидения и на эту волю уповать. Мандзони видел в гражданской справедливости прежде всего высокие моральные качества «сильных мира сего», точнее чаще указывал на недостаток этих качеств, поэтому само понятие «справедливость» у Мандзони часто встречается с ироническим подтекстом или негативной коннотацией. Ярким доказательством этого может служить его сочинение «У позорного столба», где «человеческая справедливость» обрекает на жестокую смерть двух невинных. При этом нельзя сказать, что автор «Обрученных» полностью утратил надежду в человека будущего, измененного и преображенного; своим романом он показал, что, совершая благо, человек исполняет волю Провидения, и непременно хотел подтолкнуть людей к преумножению добрых дел, к жизни праведных христиан.

Останавливаясь на эволюции концепта Провидения в поэтике Мандзони, отметим, что в первых работах, написанных после обращения в христианство, идея Провидения никак не обособляется, сливаясь с верой в совершенство божественного замысла, нацеленного на благо человечества. В трагедиях представление о роли Провидения становится близким упомянутой выше концепции Боссюэ. Провидение не помогает героям, во всяком случае не делает их жизнь проще, напротив, только через тяготы и лишения они могут проложить свой путь к спасению.