Эмили Ван Баскирк - Проза Лидии Гинзбург

«Первая любовь» расцвела в хаотичной обстановке периода, наступившего сразу после революции, когда в стране, которую раздирала война, формировались новое государство и новое общество. Годы военного коммунизма – с 1918 по 1921 год (вплоть до введения новой экономической политики (нэпа), которая принесла некоторое облегчение) – были отмечены массовыми лишениями и трудностями. То были времена, когда – говоря словами, позаимствованными Гинзбург из поэмы Маяковского «Хорошо» (1927), – мужчина стучался в дверь любимой женщины с букетом морковок («Не домой, не на суп, а к любимой в гости две морковинки несу за зеленый хвостик»). В псевдофикциональном описании первой любви, вышедшем из-под ее пера в конце 1930‐х годов, Гинзбург несколькими штрихами обрисовывает, как сказывались на людях суровые условия жизни: «Это была любовь эпохи военного коммунизма. Когда любовь можно было весить и мерять куском хлеба, полешком дров. Вокруг человека осталось немного вещей, самых необходимых. И когда жизненная необходимость встречалась с любовью, это выглядело очень торжественно» [606]. По-видимому, тут она имеет в виду, что обнищание повышало значимость как материальных вещей, которыми люди обменивались в «экономике любви», так и объекта страстной любви (человека, который находился рядом и был необходим).

В те времена люди голодали и вынужденно обходились без того, к чему раньше привыкли. По словам Гинзбург, эта атмосфера парадоксальным образом навеяла ее поколению настроение импровизации и беспечной легкости:

В годы военного коммунизма, когда положительные наследственные профессии оказались сугубо непрочными и частью неприменимыми, интеллигентская молодежь толпами шла в аккомпаниаторы, в актеры, в писатели, в журналисты, обращая в профессию домашние дарования и развлечения. Здесь была какая-то легкость и мгновенная применимость, что-то похожее на сумасшедший напор и переменчивость времени, что-то соответствующее зрелищу навсегда обвалившегося старого мира [607].

В промежутке между двумя попытками уехать из Одессы в Петроград, где она вначале намеревалась изучать естествознание, а затем литературу, Гинзбург участвовала в деятельности любительского театра, которым руководил ее старший брат. Труппа под названием «Крот» (аббревиатура от «Конфрерия Рыцарей Острого Театра») ставила в театральном зале, который располагался в подвале, сатирические миниатюры и пародии на оперы [608]. Гинзбург, будучи юной интеллектуалкой и девушкой спортивной, в основном выполняла обязанности рабочего сцены. Она написала пьесу в стиле немецкого романтизма: «Я дергала тогда занавес в полулюбительском театре. И когда там шла моя пьеса в стихах, в которой главную роль играл скелет, я тоже дергала занавес, – что, вероятно, единственный случай в истории мирового театра» [609].

Возможно, в ее флирте с театром есть оттенок того, что сама Гинзбург назвала бы «подчинением исторической закономерности». Как написала Катерина Кларк, в те годы театр переместился из маргинальных сфер и подвалов на передовой край революционной культуры. Более того, поскольку с исчезновением старого мира большинство индивидов было вынуждено выбрать себе новые роли, сама жизнь приобрела оттенок театральности. Такие энтузиасты, как Николай Евреинов, ведущий деятель петербургского/петроградского экспериментального театра, призывали к установлению «театрократии» [610]. А Гинзбург, как нам известно из ее дневников, провела 31 декабря 1920 года, канун Нового года, за чтением «Театра для себя» Евреинова (изданного в трех томах в 1915–1917 годах), где он ратует за театрализацию обыденной жизни [611].

С 1918 по 1923 год, в возрасте 16–21 года, Гинзбург вела дневники, занявшие несколько тетрадей (а в этот период Гинзбург именно ведет дневник, а не пишет записные книжки). Два самых объемистых «томика» (первый, на 225 страницах, охватывает период с августа 1920 года по сентябрь 1922-го, второй, на 138 страницах, – с сентября 1922-го по май 1923-го) относятся к периоду ее страстной влюбленности в Рину Зеленую (1901[?]–1991), молодую женщину, чья актерская карьера (позднее сложившаяся удачно) в то время только начиналась [612]. На закате жизни Гинзбург указала на особый статус этих дневников в пояснительной записке, которую составила одновременно с тем, как закрыла к этим дневникам доступ на десять лет со дня своей смерти (кстати, к такой мере она не прибегла в отношении какого-либо из других своих текстов). Тех, кто когда-нибудь – «чем позже, тем лучше» – ознакомится с содержимым этой папки, Гинзбург предупреждала, что решила сохранить эти материалы, руководствуясь только одним мотивом – свойственным ей «отвращением к истреблению человеческих документов» [613]. По-видимому, искушение уничтожить дневники возникало у Гинзбург из‐за их превалирующей тематики, а также из‐за психологического состояния их автора в то время: «безответное, отверженное чувство вовсе не вытекало из моего психического устройства». Это переживание отчаянной, неразделенной любви, заявляет Гинзбург, было в ее жизни неповторимым «и по силе, и по своей структуре». Полюбить так снова означало бы «оказаться на грани смешного» [614].

Лидия Гинзбург и Рина Зеленая познакомились в Одессе в конце 1919-го или начале 1920 года благодаря тому, что имели отношение к деятельности «Крота» [615]. Старший брат Гинзбург Виктор Типот (спустя недолгое время он стал весьма известным режиссером) писал и ставил одноактные пьесы; вторым основным драматургом была Вера Инбер (вскоре она сделалась официально признанной советской поэтессой); жена Типота Надежда Блюменфельд работала костюмером и гримером, а также занималась переводами. В Одессе, которой едва коснулся нэп, театр собирал костюмы с миру по нитке, выгребая одежду из гардеробов родни; поскольку бумага была в дефиците, юная Гинзбург писала пьесу на бланках накладных с фабрики дрожжей, связанной с фирмой ее родственников [616]. Зеленая недавно приехала из Москвы, в пути заболев сыпным тифом, и жила в полной нищете вместе с матерью и младшей сестрой (отец, армейский офицер, бросил семью) [617]. Как она сообщает в мемуарах «Разрозненные страницы» (1981), написанных беспечным тоном, ее жизнь начала меняться к лучшему только после знакомства с умными и относительно благополучными в материальном отношении людьми из театральных кругов, в том числе с братом и сестрой Гинзбург. Лидия Гинзбург – второстепенный персонаж «Разрозненных страниц». Зеленая описывает ее как «скромную и застенчивую» по контрасту со старшим братом, который фонтанировал кипучим остроумием, и отмечает комическую несообразность того, что неуклюжая девушка, выполнявшая обязанности «рабочего сцены», – «угловатая девочка, неловкая» – расцвела и превратилась в известного ученого, доктора филологических наук [618].