Эмили Ван Баскирк - Проза Лидии Гинзбург

Но творческие решения Гинзбург могут порождать явные неувязки. В « Доме и мире» никак не объясняется, почему отношения Ляли с Оттером должны оставаться «тайными» и, следовательно, Ляля не может благодаря этим отношениям выглядеть в глазах общества желанной и искушенной в сексуальном отношении женщиной. В «Стадиях любви», при описании отношений, основанных на том же автобиографическом опыте (прообразом, по-видимому, были отношения Гинзбург с женщиной, изображенной в текстах в образе Ляли), проблемы, спровоцированные «сплетнями» и «внутренней ненормальностью положения», побуждают Б., персонажа женского пола, завести роман с кем-то третьим (предположительно мужчиной), чтобы осуществить на практике «безусловное отрицание самой сущности отношений». Гипотетический читатель, не догадывающийся, что в «Доме и мире» гетеросексуальная «ролевая игра» камуфлирует гомосексуальное содержание, может спросить, почему Оттер даже не думает о женитьбе на Ляле. Не странно ли, что Оттер, любовник Ляли, рекомендует ей ради ее же спасения стать женой другого и родить этому другому ребенка? Читатель, которому знакомы методы претворения своего опыта, применявшиеся Гинзбург, поймет, что она пытается претворить в слово опыт любви, избегая полной фикционализации.

Решение Гинзбург изобразить лесбийские отношения по гетеросексуальной модели сужало «охват изображаемого», как назвала бы это она сама [738]. Например, есть что-то недоговоренное в объяснениях того, что препятствует отношениям Оттера и Ляли, – объяснениях одной из причин того, что Оттер и Ляля отдаляются друг от друга. Решение Гинзбург изобразить собственный опыт глазами автобиографического героя мужского пола влечет за собой и другое последствие – ее критические выпады в адрес женщин становятся жестче. Если бы она изобразила Оттера в образе женщины, то могла бы создать положительного персонажа женского пола – персонажа в большей мере положительного, чем этот же персонаж в образе мужчины, поскольку эта фигура могла бы стать образцом для движения к самореализации и преодоления традиционных гендерных стереотипов. Тогда Гинзбург могла бы показать препятствия для самореализации Оттера не как помехи, которые он сам себе создает. Но давайте вспомним, что альтер эго Гинзбург был «равнодушен» к «гуманным романам о беспощадности общества» [739]. Таким образом, Оттер – а он соответствует всем стереотипным представлениям о мужчинах, когда командует Лялей и читает ей нотации, – становится лишь еще одним глашатаем «беспощадности» общества.

Попытки Гинзбург претворить личный опыт в далекоидущие обобщения достигают пика в «Стадиях любви». Этот текст, который, как задумывалось, должен был в той или иной форме стать частью «Дома и мира», – попытка универсальной теории об опыте любви: в нем описывается, как романтические привязанности формируются, как они неизбежно терпят крах, как им порой удается сформироваться заново [740]. Она выделяет четыре основные стадии любви: (1) «завязка»; (2) «оформление» (Гинзбург предлагает этот термин, считая, что он лучше, чем термин Стендаля «кристаллизация»); (3) «катастрофа» (кризис, вызванный какими-то препятствиями к осуществлению желания, несовпадением желаний или угасанием желания); и (4) «развязка (распадение или перезакрепление)» [741]. Особое внимание Гинзбург уделяет второй стадии, когда наиболее заметна склонность интеллектуала формулировать «концепцию» (эротическую концепцию, которой предопределяется желание). Оказывается, что в действительности все беды автобиографического героя Гинзбург – от его пылкого стремления выстраивать символические структуры и испытывать желание в соответствии с конкретной эротической концепцией. И потому в четвертом случае, когда возлюбленная А. осознает, что для А. физические потребности – нечто второстепенное по сравнению с его концепцией «счастливой любви», эта концепция разрушается. Затем желание А. угасает, и начинается третья стадия, стадия «катастрофы» (которая станет первой из нескольких катастроф).

Парадоксально, но симптоматично, что «Стадии любви» – не только самая широкая и абстрактно продуманная теория любви у Гинзбург, но и самая интимная в части подробностей, пусть даже крайне скупых. Расположение этого черновика в записных книжках проясняет мотивы его написания – Лидии Гинзбург требовалось разобраться в четырех историях отношений из собственной жизни, особенно в самой недавней из этих историй. Текст написан ею в форме двух дневниковых записей. Вторую из этих записей, датированную 23 декабря 1934 года, она начинает с вопроса: «Почему эта любовь так похожа на болезнь сердца, на тяжесть, на страх? ‹…› Возвращаясь к соображениям о „стадиях любви“» [742]. Мучительный личный вопрос внезапно уступает дорогу исследованию конкретного случая, исследованию, где структура и стиль – сухие, научные. Текст суровый и аналитический, поскольку только честность может возыметь желанный целительный эффект (тут нам вспоминается «Рассказ о жалости и о жестокости» – повествование блокадных времен, которому посвящена пятая глава нашей книги). Гинзбург неуклонно изображает своего альтер эго как персонажа с низкой самооценкой, которого исковеркали трагическая первая любовь и вообще неудачи с обретением сексуальной реализации или взаимной любви (ничего этого он не знал на своем опыте, пока не достиг возраста тридцати одного года), жаждущего сбросить с себя «гнет инфантильности». Мы видим, что у А. есть старая привычка к смежным с любовью чувствам – нежности, заботливости и проч., развивавшимся именно из‐за подавления более прямых эротических проявлений; у него даже есть потребность «применять и упражнять эти глохнущие способности». Рисуя словесный портрет А., Гинзбург, по-видимому, поднимается на беспрецедентный уровень откровенности и интимности, который стал возможным, пожалуй, благодаря значительному абстрагированию автора от героя. Подобная степень интимности (с которой сочеталась попытка выдавать желаемое за действительное) возникала в ранних набросках о Васе – в более фикционализированном тексте, где подробно описывались физические ласки. Теперь Гинзбург выступает со слегка фикционализированным признанием того типа, на которые всего труднее решиться, – признанием, касающимся сексуальной неполноценности: раньше А. казалось, что физическая любовь необходима, но оказывается, что он желал не секса, а лишь опыта «счастливой любви» как концепции, нуждаясь в нем для преодоления своей «инфантильности».

Гинзбург удается добиться того, чтобы ее обобщенные выводы, касающиеся чувств и динамики романтических отношений, приобрели всеобщий характер, и все же искушенный читатель может обнаружить в них паттерны, имевшие хождение в культуре того времени. Например, одна из привязанностей в жизни А. – «camaraderie amoreuse» без физических интимных отношений – возможно, распространенное в репрессивном обществе явление. А чувство «нежности», которому в «Стадиях любви» уделено столь большое место, собеседник в более раннем «Разговоре о любви» назвал злополучной склонностью лесбиянок, боящихся «формализма в любви» [743]. Более того, знакомство с архивными рукописями, которые рассматриваются в этой главе, позволяет дополнить подробностями те лаконичные эпизоды, которые служат и иллюстрациями, и материалом обобщений. Так, здесь можно найти крохотную зарисовку первой любви (к Зеленой), начавшейся с концепции «служения» «блистательной женщине» со стороны юной поклонницы, – того, что А. превратил в «грандиозную символическую структуру», которая на годы «поглотила сознание». Гинзбург объясняет «эротическое подхалимство» А. в основном тем, что у него не было других сфер для самореализации – таких, как успешная карьера в качестве интеллектуала. После того как А. вновь и вновь оказывается отвергнутым, им овладевает новая концепция – «великая несчастная любовь», которая в итоге, после долгого периода страданий, угасает. Затем Гинзбург вырабатывает формулу: «Радость, обращенная в привычку, – это жизнеустройство. Но обращенное в привычку страдание – это абсурд» [744]. Она редуцировала личный опыт, оформила его в универсальных терминах, лишенных какой-либо конкретной гендерной маркированности (кроме грамматической), и поставила на службу своему проекту по разграничению стадий любви.