Людмила Егорова - История филологии

Интерес к историко-функциональному изучению литературы в России конца 1960–1970-х гг., безусловно, стимулировался успехами западной ре- цептивной эстетики, о которых, к сожалению, тогда ничего не знало боль- шинство периферийных филологов. Доступ к публикациям, поступающим в главную библиотеку страны (Государственную библиотеку им. В.И. Ленина, в просторечье — Ленинку), был ограничен языковым барье- ром, а также привычкой не выходить за рамки марксистско-ленинской ме- тодологии, всегда ожидать сигнала «сверху». Поэтому неожиданным ока- залось заседание Отделения литературы и языка АН СССР по итогам 1972 года под руководством известного в стране литературоведа академика Михаила Борисовича Храпченко (1904–1986).

Впервые подступ к проблеме был сделан им ещё в 1968 г. в 10-м но- мере журнала «Вопросы литературы», в статье «Время и жизнь литератур- ных произведений». Но почти одновременно она занимала умы и таких выдающихся литературоведов, как М.М. Бахтин и Д.С. Лихачев. В 1970 г. в 11-м номере журнала «Новый мир» был опубликован ответ Бахтина на вопрос редакции. Процитируем фрагменты из него: «Произведения разби- вают грани своего времени, живут в веках, то есть в большом времени, притом часто (а великие произведения — всегда) более интенсивной и пол- ной жизнью, чем в своей современности. Говоря несколько упрощённо и грубо: если значение какого-нибудь произведения сводить, например, к его роли в борьбе с крепостным правом (в средней школе это делают), то такое произведение должно полностью утратить свое значение, когда крепостное право и его пережитки уйдут из жизни, а оно часто ещё увеличивает своё значение, то есть входит в большое время. <���…> Жизнь великих произве- дений в будущих, далёких от них эпохах, кажется парадоксом. В процессе своей посмертной жизни они обогащаются новыми значениями, новыми смыслами; эти произведения как бы перерастают то, чем они были в эпоху своего создания. Мы можем сказать, что ни сам Шекспир, ни его совре- менники не знали того «великого Шекспира», какого мы теперь знаем.

<���…> Смысловые явления могут существовать в скрытом виде, потенци-ально и раскрываться только в благоприятных для этого раскрытия смыс- ловых культурных контекстах последующих эпох».

Такое направление литературоведческих исследований Бахтин не противопоставляет традиционному историко-генетическому изучению. Напротив, он подчёркивает значимость познания литературоведом эпохи, в которую произведение было создано, и, больше того, ценит укоренённость такого произведения в культуре предшествующего периода («Всё, что принадлежит только настоящему (т. е. эпохе создания произведения — Л.Е.), умирает вместе с ним»). Называя писателя пленником своей эпохи, своей современности, Бахтин подчёркивает, что последующие времена освобож- дают его из этого плена и литературоведение должно способствовать это- му освобождению, ибо полнота его произведений раскрывается только в большом времени. «Каждый образ нужно понять и оценить на уровне большого времени», — писал Бахтин. То есть литературовед должен пока- зать как укоренённость произведения в культуре, предшествующей его со- зданию (аспект достаточно традиционный), так и его новые смыслы, по- рождённые уже последующими (после создания произведения) эпохами. Фактически о том же — о двух задачах литературоведения — Бахтин ведёт речь и в «Записях 1970–1971 гг.»: «Первая задача — понять произведение так, как понимал его сам автор, не выходя за пределы его понимания. Ре- шение этой задачи очень трудно и требует обычно привлечения огромного материала.

Вторая задача — использовать свою временную и культурную вненаходимость. Включение в наш (чужой для автора) контекст». В по- следней фразе заключено предостережение от излишне прямолинейного и поверхностного «осовременивания» произведений.

Свой ответ редакции «Нового мира» Бахтин заканчивает подчёркива- нием единства двух указанных задач в духе своей концепции диалогизма в трактовке искусства: «Нет ни первого, ни последнего слова, и нет границ диалогическому контексту (он уходит в безграничное прошлое и в безгра- ничное будущее). Даже прошлые, то есть рождённые в диалоге прошедших веков, смыслы никогда не могут быть стабильными (раз и навсегда завер- шёнными, конечными) — они всегда будут меняться (обновляясь) в процес- се последующего, будущего развития диалога. В любой момент развития диалога существуют огромные, неограниченные массы забытых смыслов, но в определённые моменты дальнейшего развития диалога, по ходу его, они снова вспомнятся и оживут в обновлённом (в новом контексте) виде. Нет ничего абсолютно мёртвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения».

На идеи нового научного направления — историко-функционального литературоведения — откликнулся и Д.С. Лихачёв. Хотя непосредственных отсылок к нему в статье не было, но протест против того, что «литература всё чаще начинает рассматриваться только с точки зрения теории инфор- мации», то есть с чисто «познавательной стороны искусства», объединяет его с Храпченко: «Произведение искусства не только сообщает, информи-рует, но и провоцирует некую эстетическую деятельность читателя, зрите- ля, слушателя. Эстетическое впечатление от него связано не только с по- лучением информации, но одновременно и с ответным действием воспри- нимающего лица. <���…> Произведение искусства в его восприятии читате- лем, зрителем или слушателем — вечно осуществляющийся творческий акт». Признавая, что творческий акт искушённого в искусстве зрителя и неискушенного совершается на различных уровнях, Лихачёв тем не менее ценит читательское восприятие именно как объект науки о литературе. Он подчеркнул, что каждый писатель имеет свои приёмы «программирова- ния» творческого акта у читателей, и важно не только само сотворчество, но и потенции сотворчества: «Поэтому каждое новое воспроизведение ху- дожественного произведения может продвигаться вглубь, открывать неиз- вестное ранее. Одна из тайн искусства состоит в том, что воспринимаю- щий может даже лучше понимать произведение, чем сам автор, или не так, как автор. <���…> Обязательны свои художественные ассоциации, которыми встречает каждая новая эпоха гениальное произведение. Художественное произведение может вызвать большую научную литературу, которая будет вскрывать различные стороны его художественного существа, никогда его не исчерпывая. Многое в этой литературе удивило бы самого автора, но это не означает, что в этом удивительном «многом» всё неверно».