Умберто Эко - Роль читателя. Исследования по семиотике текста [litres]

a) возможный мир – это возможное положение дел, выраженное (описанное) некоторым множеством релевантных (относящихся к делу) высказываний, так что для каждого высказывания справедливо или р, или ~ р;

b) возможный мир состоит из множества возможных индивидов [470], наделенных свойствами;

c) поскольку некоторые из этих свойств, или предикатов, суть действия, возможный мир есть также и возможный ход событий;

d) поскольку этот ход событий не реальный, а именно возможный, он берет начало в чьих-то пропозициональных установках; иначе говоря, возможный мир – это мир воображаемый, желаемый, чаемый, искомый и т. д.

Подобные определения формулируются во многих работах по логике возможных миров. Некоторые авторы сравнивают возможный мир с «цельным (завершенным) романом», т. е. с таким множеством высказываний, которое не может быть расширено без нарушения своей внутренней логики. Возможный мир – это то, что описывается в подобном «цельном романе» (см.: Hintikka, 1967, 1969b). Согласно А. Плантинге «каждый возможный мир имеет свою книгу: для любого возможного мира W книга о W – это множество S высказываний р, таких, что р – элемент множества S, если W влечет за собой (имплицирует) р» (Plantinga, 1974, p. 46).

Однако утверждение, что возможный мир соотносится с неким текстом (или книгой), не равносильно утверждению, что всякий текст говорит о каком-то возможном мире. Если я пишу исторически документированную книгу об открытии Америки, то создаю текст, соотносящийся с тем, что все считают «реальным» миром. И когда я описываю какую-то часть этого мира (город Саламанку, каравеллы Колумба, остров Сан-Сальвадор и т. д.), я исхожу из того, что подразумевается или может быть подразумеваемо и все остальное в этом мире: все индивиды со всеми их свойствами (например, что Ирландия расположена к западу от Англии, что весною цветет миндаль и что сумма внутренних углов треугольника составляет сто восемьдесят градусов).

А что же происходит тогда, когда я создаю воображаемый, выдуманный, возможный мир, – например, мир волшебной сказки?

Если я рассказываю сказку о Красной Шапочке, я населяю мой нарративный мир (il mio mondo narrativo) определенным, ограниченным числом индивидов (девочка, ее мама, ее бабушка, волк, охотник, два домика, лес, ружье, лукошко и т. д.), наделенных определенным числом свойств. Некоторые из этих свойств соответствуют таковым в мире моего опыта (так, в сказке лес тоже состоит из деревьев), но есть и такие свойства, которые имеют место лишь в данном возможном мире: например, в названной сказке волк обладает способностью разговаривать, а бабушка и внучка – способностью не умирать, будучи проглоченными волком [471].

В этом нарративном мире (возможном мире, созданном его автором) персонажи обретают пропозициональные установки: например, Красная Шапочка сначала полагает, что волку можно доверять, а позже верит, что перед нею в кровати лежит ее бабушка (читателю сказка заранее сообщила истинную ситуацию, не соответствующую представлениям легковерной девочки). Мнение (the belief, la credenza) Красной Шапочки, то, что она полагает, во что она верит, – это доксастический [472] конструкт персонажа сказки, и как таковой он также принадлежит миру сказки, ее фабуле. Таким образом, сказка и ее фабула предоставляют нам два несколько различающихся между собой описания, два конструкта: в первом – волкам можно доверять, а на кровати перед Красной Шапочкой лежит бабушка; во втором – волкам доверять нельзя, и на кровати лежит волк. Мы изначально знаем, что один из этих конструктов подается как истинный, а другой – как ложный, но Красная Шапочка узнает об этом лишь к концу сказки. Иначе говоря, к концу сказки доксастический конструкт персонажа опровергается, оказывается ложным. Проблема заключается в том, чтобы определить отношения между двумя вышеназванными конструктами и установить, в какой мере они сравнимы и взаимно доступны. Чтобы подступиться к этой проблеме, позволю себе сделать некоторые теоретические допущения.

Прежде всего, я сделаю такое допущение, что возможный мир (далее – W) – это ens rationis [473], т. е. конструкт разума (конструкт, созданный разумом). В этом конструкте различие между индивидами и свойствами, по сути дела, исчезает, потому что индивиды рассматриваются как совокупности свойств; элементарными считаются только свойства. Тем не менее это различие (между индивидами и свойствами) должно быть сохранено из практических соображений, поскольку никакой возможный мир не создает все составляющие его части ex nihilo [474].

Яакко Хинтикка (Hintikka, 1973) показал, как можно конструировать различные возможные миры, по-разному комбинируя один и тот же набор свойств. Так, если даны свойства:

круглый красный некруглый некрасный,

то из их различных комбинаций можно сконструировать четыре различных индивида:

Рис. 8.3

Можно представить себе W 1, в котором существуют x 1и х 3, а х 2и х 4 – не существуют. С другой стороны, можно представить себе W 2, в котором существуют только х 2и х 4, или W 3, в котором существует только x 1.

Очевидно, что индивиды в подобном случае суть не что иное, как пары по-разному скомбинированных свойств.

Н. Решер говорит о возможном мире как об ens rationis, как о «представлении possibilia [475]в качестве конструктов разума» (Rescher, 1973. Р. 331) и предлагает некую матрицу (к ней мы еще обратимся позже), с помощью которой можно составлять комбинации из существенных (essential, essenziali) и случайных (accidental, accidentali) свойств, конструируя таким образом различные индивиды.

Я бы предпочел в данном случае термин конструкт культуры.

При таком подходе Красная Шапочка – в мире той сказки, которая ее создает (конструирует), – есть всего лишь пространственно-временное сочетание, соединение ряда физических и психических качеств (в терминах семантики – свойств) , в числе которых – и такие свойства, как:

– «состоять в отношениях с другими сочетаниями свойств, т. е. другими персонажами»;

– «совершать определенные действия»;

– «быть объектом других действий»;

– «испытывать определенные чувства» и т. д. [476].

Однако текст не перечисляет все возможные свойства этой девочки: говоря нам, что Красная Шапочка – девочка, текст доверяет нам (полагаясь на нашу способность к семантическим экспликациям) задачу додумать, что, стало быть, это – человеческое существо женского пола, что у нее – две ноги и т. д. Текст адресует нас (за отсутствием других указаний) к энциклопедии, которая соответствует нашему «реальному» миру. То же происходит и в случае волка – за исключением того, что свойство «неговорящий» эксплицитно заменяется свойством «говорящий». Таким образом, мир повествования, нарративный мир (a narrative world, un mondo narrativo) заимствует готовые комплексы свойств в качестве индивидов (с учетом обозначаемых поправок) у мира «реального», который для читателя остается миром референции [477].