Костя Ровинский - Маленький блог о большой #парадигме

Криптоэкономика еще далека от постмодернистского идеала. Некоторые текущие попытки инкорпорировать крипту в существующую финансовую систему в виде так называемых централизованных криптовалют (Либра, криптоюань, валюта межбанковских расчетов XRP, стейблкоин USDT и т. п.) – это не более чем болезни роста. Они противоречат самому принципу постфинансов, где децентрализация единиц обмена является ключевой чертой. Подобные симулякры сами собой сойдут на нет, будучи нерелевантными задачам постэкономики.

Способна ли мировая элита распознать в крипте один из трендов актуальной цивилизационной эволюции?

Безусловно, да. Более того, многие действительные постмодернистские визионеры принадлежат именно элите. Это они прорезают те желоба, по которым наше массовое сознание постепенно стекает с нынешних социально-иерархических вертикалей в будущие горизонтали кибердемократии.

Осознают ли интеллектуалы Римского Клуба те тектонические цивилизационные сдвиги, что происходят под зыбкой пока еще рябью криптоэкономики?

Скорее всего, осознают. И осознание этого заставляет их хранить молчание по поводу наиболее чувствительных тем. Это не просто конспирология. Вернее, не та банальная версия теории заговора, что так популярна в нынешней поп-культуре. Ведь на самом деле конспирология – не выдумка скучающего плебса. Закулисные договоренности и тайные повестки – это сам образ и modus operandi мировой элиты. В противном случае монополия на знание давно была бы утеряна, и элита «скатилась бы по наклонной».

Является ли такое молчание проявлением гордыни и интеллектуального шовинизма со стороны элитариев? Возможно, что и так, но это к делу не относится, ибо это уже другая история.

Почему у Адольфа с Иосифом ничего бы сегодня не вышло. «Жигули», каталог «Quelle» и советский «недопотребитель». Жаба естественна, хоть и безобразна. Вот что конфликт животворящий делает! Почему европейцы не бьют мигрантов? О «свободном» выборе из списка. Педагогическое жабоведение. Как быть с кормовой базой? Потребитель как объект потребления. Кто такой постчеловек?

Оленя везти шибко быстро. И это – не фиаско.

Является ли грядущий постмодерн парадигмальной судьбой человечества – вопрос не праздный. Социоцентричные общественные формации эпохи модерна продолжают звучать для многих вполне конкретным обещанием на будущее. А нынешнее либеральное общество потребления является той формой социального общежития, в которой большинство западного населения хотело бы остаться навсегда. Возможно ли каким-то образом зафиксировать сегодняшнюю версию глобального общества, если принять во внимание главное качество, которое это общество в человеке развивает?

Одной из достаточно успешных, хоть и проваливших в конечном итоге экзамен на прочность, «допотребительских» социальных формаций был в XX веке социализм советского образца. Еще менее прочным, но более радикальным, был немецкий нацизм в сочетании с итальянским фашизмом. Эти гипергосударственнические режимы могут быть реанимированы в некой постверсии при определенных условиях в будущем. Одним из вполне исполнимых на практике изданий фашизма является государственный медицинский террор, оформляющийся сегодня в социальную парадигму для многих стран на волне так называемой пандемии.

Но исторически достоверная реинкарнация героического «Deutschland über alles» уже невозможна, даже если бы старик Адольф восстал из ада во плоти. Это же в равной степени относится и к его визави – старику Иосифу. Сегодня они оба не нашли бы сколь-нибудь существенного количества людей под свои знамена. Причина проста: в том бесцветном коме, в который слиплось теперешнее человечество, людей практически не осталось. Есть только потребители.

«Потребитель» – это особый ментальный вирус, весьма заразное и неизлечимое заболевание, накрывшее своей пандемией почти все население планеты к началу XXI века. Консюмеризм уникален в своей тотальности. Эффективная массовая терапия против болезненного потребительства неизвестна по сей день. Эксплицитным выражением этого заболевания является жадность как неудержимая тяга к потреблению вещей или «жаба человеческая», о которой и пойдет далее речь.

Различные эксперты-политологи не устают дебатировать от том, почему в 90-е годы XX века коммунистический блок сдал свои позиции столь быстро и внезапно. Одни объясняют победу капитализма над социализмом тем, что у первого система целеполагания была более насущной. Лучше он-де апеллировал к присущей всем людям склонности к торговле и предпринимательству. Другие видят причину в жажде свободы: не хотел, дескать, народ и дальше за железным занавесом жить, правду знать хотел, вот и вырвался.

То есть и те, и другие нашли истинный субъект – народ, который чего-то хотел или не хотел и в результате сменил социализм на капитализм по собственной доброй воле.

Подобная аргументация слишком наивна, чтобы не быть глупостью. Субъект? Воля? Это не про молчаливое большинство, не про «народ». Равно как и не про капитализм, который на самом деле никого не побеждал – он и сам был далеко не в лучшей форме к концу 1980-х.

Тем, что погубило социализм, было время. Фатум, рок, который стирал с доски даже богов-олимпийцев и культурных героев. Идеология марксизма сошла на нет из-за полной неадекватности текущему моменту. Варясь в собственном соку, без подпитки свежими идеями, социализм естественным образом уступил энтропии. Второе начало термодинамики распространяется и на общественные формации.

В 80-х годах прошлого века уже мало кого интересовали интернационал, мировая революция и прибавочная стоимость. Такая тематика была свежа и насущна лет за сто до этого. Тогда у Павлов Нилиных не было еще телевизоров. И потогонок Китай еще не понастроил. Зато буржуи были настоящие, кондовые, с заводами-пароходами, а не пакетом акций цифровых гигантов.

Тогда угнетаемый класс на стачки собирался, революционеры в папиросном дыму на тайных квартирах ночи напролет спорили, как им фабрики и разные средства производства у угнетателей экспроприировать и меж собой поделить. Зачем? А чтоб на фабриках этих точно так же продолжать потеть, но получаемые в результате своего труда материальные блага распределять иначе. Чтоб им – рабочему классу – доставался излишек прибавочной стоимости. Тогда голодным массам просто хотелось есть, о лакомствах никто не думал.

А на исходе XX века пролетариат был уж совершенно иного качества. После многолетних перипетий, войн и ударного строительства коммунизма соцлагерь представлял из себя вполне раздобревшее общество. Уже рабочему человеку хотелось чего-нибудь особенного, чего-то, символизирующего статус счастливого потребителя. Ковры, хрусталь, «Жигули», бытовая техника. А позже объектом воздыханий стали товары «импортного» происхождения: кола, джинсы, видео, «Плейбой», иномарки и далее по списку. Маркс? Нет, он уже к реальности отношения не имел.