Владимир Кованов - Призвание

Особенно тяжко приходилось на жатве. От восхода и до захода солнца, расставив ноги и наклонив вперед туловище, качаешься, как маятник, стараясь захватить в левую ладонь побольше стеблей ржи, а правой — серпом подсекаешь пучок. В спешке забираешь жесткие стебли не только в ладонь, но и между пальцами, от чего сильно устают руки. Часто острый серп соскальзывал и рассекал до крови то один, то другой палец. Рубцы эти сохранились у меня до сих пор.

В поле мы обычно отправлялись вдвоем с двоюродным братом Васей Огурцом — так прозвали его за невысокий рост, округлые плечи и пухлые румяные щеки. Отец его, Федор Алексеевич, много лет работал в шахтах, рано состарился, потерял здоровье, и все хозяйство вел шестнадцатилетний Вася. На правах старшего он помогал мне наладить плуг, отбить косу, распутать постромки бороны. Иной раз я выезжал в поле и один. Тогда все приходилось делать самому. Сколько труда стоило надеть на лошадь хомут, затянуть супонь. Лошадь словно знала, что запрягают ее нетвердые детские руки, раздувала живот, мешая себя заподпружить, топталась на месте, не заходила в оглобли. Да и управлять лошадью было нелегко. Зато когда удавалось без огрехов запахать полосу под пар, хорошо уложить воз со снопами ржи — усталости как не бывало! Домашние на похвалу были скупы, но по лицу матери видел, что она мной довольна.

Все чаще меня на целый день отправляли пахать одного. Порой, чтобы не мучить лошадь переездами, приходилось в поле и ночевать. Разведешь костер и дремлешь около него, а лошадь пасется где-нибудь рядом.

Пахать сохой было трудно, особенно после дождя, когда земля пристает к сошникам и надо их чистить, а для этого приходилось то и дело вытаскивать соху, держать на весу. За день так намаешься и натрудишь руки, что вечером ложку не удержать.

Зимой самой тяжелой обязанностью была заготовка дров. Вместе с Васей Огурцом рано утром мы отправлялись на санях в лес. Утопая по пояс в снегу, рубили хворост, затем укладывали его на сани, прикручивая мерзлой веревкой. За короткий зимний день успевали сделать лишь по одной-две ездки. Так постепенно я приучался крестьянствовать и не мыслил, что можно жить иначе.

Вершителем всех дел в доме была мать. Человек пытливого ума, большого и доброго сердца, она не умела ни читать, ни писать. Обучиться грамоте в детстве было негде, а когда вышла замуж, все время отнимали заботы по хозяйству. Поэтому самой большой мечтой ее было дать образование детям.

В те трудные годы в доме нередко не бывало хлеба, в иные черные дни приходилось питаться собранными в лесу желудями, похлебкой из лебеды, но мать делала все, чтобы мы учились. Как ни тяжело было вести хозяйство без старших братьев, воевавших на фронтах гражданской войны, родители отправили Николая в Сережинский лесной техникум. А Павел стал учиться в школе в селе Дальне-Константиново.

Ну, а я остался дома, с грехом пополам «переползал» из класса в класс, находя больше удовлетворения в работе по хозяйству, чем в учебе. Я уже умел не только пахать, косить, но и плести сети, делать корзины, сучить дратву. И только после случая с Орликом, о котором уже рассказано, решил учиться всерьез.

До села Дальне-Константинова было верст шестьдесят. К вечеру мы с Павлом доехали до деревни Макраши, где и заночевали. Здесь я впервые увидел электричество. Долго стоял, онемев от восторга, и, жмурясь, смотрел на мягкий, теплый свет от диковинной лампочки. У нас в селе мы вечерами готовили уроки за семилинейной керосиновой лампой или же при тусклом свете фитиля в плошке с конопляным маслом. Утром еле отмоешь лицо от осевшей копоти. А тут точно в какой-то сказочный мир попал! Так я впервые познакомился с тем, как входил в жизнь ленинский план ГОЭЛРО. Входил в приземистые, крытые соломой избушки, затерявшиеся в глухом сосновом бору…

В субботу утром, в разгар базара мы въехали в Дальне-Константиново. Большое село с добротными деревянными и каменными (многие — в два этажа) домами было очень оживленно, а центральная площадь забита возами крестьян, приехавших со всей округи. В плетеных корзинах сидели живые куры, утки, гуси. Многие возы были доверху завалены лаптями. Рядом шла бойкая торговля горшками. Немного поодаль продавали лошадей, коров, овец и свиней.

Было шумно и празднично. Истошно кричали дородные, круглолицые торговки. Одна зазывала: «Эй, подходи, отрежу горла!» Видя мое недоумение, Павел, смеясь, объяснил: «Это она потрохами торгует…»

Другие разливали по мискам горячие жирные щи, наперебой предлагали пироги с калиной, грибами, рыбой. Такого видеть еще не доводилось. В пустом желудке урчало.

В самой середине базара размещались крытые ларьки и лавки покрупнее; здесь за баснословные деньги продавали дефицитные предметы ширпотреба — цветастые ситцы, расписные платки, шали, хромовые сапоги. Было как-то странно, непривычно видеть масляные рожи преуспевающих торговцев.

Неожиданно мне припомнился случай, как привели однажды брата домой окровавленного, избитого. Это его, оказывается, торговец кожами Кислов так «разукрасил». Ребята играли возле его дома, шумели, видно, а тому не понравилось. Выскочил, ударил Павла кулаком в лицо. Павел ему: «Вот погоди, пойду в сельсовет — тебе не поздоровится», Кислов совсем озверел. Стал бить и пинать Павла ногами, приговаривая: «Вот тебе за комбеды, вот тебе за сельсовет!»

И вот такие Кисловы торгуют вовсю, живут, как видно, припеваючи. Я ничего не понимал.

Мы шли торговыми рядами, и я услышал от брата незнакомое слово — НЭП.

Пытался рассказать мне Павел про новую экономическую политику, многого я не понял тогда, да и самому брату, видно, не все было ясно, но одно запомнил твердо — не долго будут благоденствовать торговцы и спекулянты; дело это временное.

Устроились мы с братом у одного богомольного старика. Этот «богомол» уступил нам угол горницы, содрав за это втридорога. До занятий оставалась всего неделя, в течение которой предстояло сдать экзамены. И вдруг Павел неожиданно заявил:

— Сдавать будешь не в шестой, а в седьмой класс. Когда я поступал, меня после экзаменов приняли в седьмой. Почему бы и тебе не попробовать?

Перечить я не стал, но был уверен, что и для шестого класса вряд ли гожусь. Как и следовало ожидать, экзамены я провалил с треском. Павел был просто обескуражен моими ответами. Так, на экзамене по географии на вопрос: «Что такое руда?» — я ответил не раздумывая: «Руда она и есть руда».

Учительница брата, Евдокия Константиновна Лебле, всячески старавшаяся помочь мне, развела руками.

— Павлуша, — сказала она брату, — мы сможем принять Володю только в шестой класс, да и то с условием, что ты будешь с ним постоянно заниматься.