Умберто Эко - Как путешествовать с лососем

Но классическое самолетное меню состоит из хорошо прожаренного мяса, плавающего в коричневом соусе, большой порции помидоров, мелко нарезанной зелени, замаринованной в вине, риса и зеленого горошка с подливой. Известно, что горошек — продукт трудноуловимый (недаром даже лучшие в мире повара не могут приготовить фаршированный горошек), особенно если вы, следуя инструкции на банке, пытаетесь есть его не ложкой, а вилкой. Не подумайте, что я, словно какой-нибудь китаец, стану уверять вас, будто ухватить горошину палочками легче, чем насадить ее на вилку. И не надо поправлять меня: я знаю, что горошек не насаживают на вилку, а подбирают вилкой: ведь этот столовый прибор был создан для единственной цели — ронять горошины, которые он якобы должен собирать.

К этому следует добавить, что горошек, как правило, подают именно в тот момент, когда самолет входит в зону турбулентности и командир просит пассажиров пристегнуть ремни. Этот сложный эргономический расчет приводит к тому, что у горошка остаются только две возможности: высыпаться либо за ворот, либо в ширинку пассажира.

Как учат нас баснописцы древности, чтобы не дать лисе напиться из бокала, надо сделать бокал высоким и узким. Бокалы, которые дают в самолете, всегда низкие и широкие, больше похожие на миски. Естественно, любая жидкость из них проливается, причем без всякой турбулентности, просто по законам физики. Хлеб в самолете не французский багет, который надо тянуть зубами, даже когда он свежий, а особый сорт хлеба с отрубями, от которого, стоит только взять его в руку, поднимается облако мельчайшей пыли. Вы думаете, что она рассеялась, но вам это только кажется: как гласит закон Лавуазье, ничто не исчезает насовсем. По прибытии вы обнаружите, что вся эта пыль скопилась под сиденьем вашего кресла и ухитрилась измазать ваши брюки не только с лицевой стороны, но и с изнанки. Десерт либо пирожное безе, которое рассыпается на мелкие крошки и оседает на одежде вместе с хлебной пылью, либо пирожное с кремом, которое приклеивается к пальцам, когда ваша салфетка уже успела пропитаться соком от помидоров и ни на что не годится.

Правда, у вас еще осталась освежающая салфетка, но ее не отличишь от пакетиков с солью, перцем и сахаром; и, после того как вы посыпали сахаром салат, освежающая салфетка наверняка окажется в кофе, который вам подали очень горячим в чашке из теплопроводящего материала, наполненной до краев, чтобы кофе легко мог выскользнуть из ваших обожженных рук и смешаться с соусом, заляпавшим вам рубашку у пояса. А в бизнес-классе стюардесса сама выливает кофе вам на живот и извиняется на эсперанто.

Сотрудник авиакомпании, отвечающий за питание пассажиров на борту, в прошлом наверняка прошел обучение у гостиничных менеджеров, закупивших для отелей кофейники особой конструкции, которые, вместо того чтобы налить кофе вам в чашку, выливают восемьдесят процентов всего содержимого на одеяло. Но с какой целью это делается? Самой правдоподобной гипотезой, на мой взгляд, является следующая: у пассажиров должно создаться впечатление, что они окружены роскошью, а представление о роскоши, как предполагается, они почерпнули из голливудских фильмов, где император Нерон всегда пьет вино из плоской чаши, обливая себе бороду и хламиду, а могущественный феодал, держа в объятиях куртизанку, обгладывает баранью ногу, которая заливает мясным соком его рубашку, отороченную кружевами.

Но тогда почему в первом классе, где кресла такие широкие, подают компактную еду: тосты, намазанные маслом и русской икрой, копченого лосося и ломтики лангуста, сдобренные оливковым маслом и лимонным соком? Возможно, потому, что в фильмах Лукино Висконти, аристократы-нацисты произносят: «Расстреляйте его!» — отправляя в рот одну-единственную виноградину?

1987

Как

говорить с людьми о животных

Если вам еще не становится дурно от историй из современной жизни, вот вам происшествие, случившееся несколько лет назад в Нью-Йорке.

Центральный парк, зоологический сад. Группа мальчиков играет возле бассейна с белыми медведями. Один из них подзадоривает остальных, предлагая поплавать вместе с медведями; чтобы заставить приятелей залезть в бассейн, он прячет их одежду; мальчики залезают в воду и начинают плескаться вокруг большого, добродушного, сонного медвежонка, дразнить и задирать его, медведю это надоедает, он протягивает лапу и съедает, вернее, загрызает двух мальчиков, рвет их на части, которые разбрасывает по бассейну. Сбегаются полицейские, приезжает даже сам мэр, все спорят о том, следует ли убить медведя, приходят к выводу, что он не виноват, в газетах появляются громкие статьи: «Обратите внимание: фамилии у погибших испанские, они были пуэрториканцами, возможно, были цветными, возможно, только недавно приехали в Америку, но, так или иначе, имели склонность к дерзким выходкам, как все ребята из бедных кварталов, которые охотно сбиваются в банды».

Предлагаются различные интерпретации случившегося; но всюду о поведении погибших говорится достаточно жестко. А вслух люди высказываются даже с некоторым цинизмом: что поделаешь, это естественный отбор, если у них хватило глупости плавать под боком у медведя, так им и на до, лично я бы и в пять лет не полез в этот бассейн. Есть также социальная интерпретация: всему виной нищета и недостаток культуры, увы, легкомыслие и неосторожность — черты, типичные для люмпен-пролетариев. Но при чем тут недостаток культуры, спрашиваю я, ведь даже мальчик из самой бедной семьи смотрит телевизор и читает по школьной программе книги, в которых рассказывается о том, как медведи пожирают людей, а охотники убивают медведей?

Но тут я спросил себя: а что если мальчики залезли в бассейн именно потому, что они смотрят телевизор и ходят в школу? Вполне возможно, что эти дети стали жертвами нашего лицемерия, поверив в то, что им внушали через школьную программу и средства массовой информации.

Люди всегда были безжалостны по отношению к животным, а когда осознали свою жестокость, начали пусть и не любить их всех (поскольку преспокойно продолжали употреблять их в пищу), но, по крайней мере, доброжелательно о них отзываться. Если подумать, сколько зла средства массовой информации, школы и госучреждения причинили людям, то с точки зрения психологии и этики, разговоры о доброте животных можно считать некоей компенсацией. Нас не волнует, что в Третьем мире умирают дети, и в то же время мы учим детей Первого мира любить не только зайчиков, но также китов, крокодилов и змей.

Заметьте: сама по себе такая воспитательная работа вполне разумна. Проблема в средствах убеждения: тут воспитателям явно изменило чувство меры. Чтобы доказать, что животные имеют право на жизнь, их наделяют человеческими, более того, детскими чертами. Вместо того чтобы сказать: животные имеют право на жизнь, даже если по своим повадкам они дикие и хищные, — к ним вызывают симпатию, изображая их милыми и забавными.