Михаэль фон Альбрехт - Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования

Заключительная pointe может быть подготовлена антитезой (sicfiet ut minus ex crastino pendeas; si hodierno manum inieceris, так получится, что ты меньше будешь зависеть от завтрашнего> если наложишь руку на сегодняшнее). При этом стоит обратить внимание на искусную последовательность. Естественнее всего было бы начать с условного придаточного и закончить следствием. Но Сенека решающий волевой акт подчеркнуто оттягивает к концу.

Эффектный фон представлен в следующем предложении: omnia, Lucili, aliéna sunt, tempus tantum nostrum est, все, Луцилий, чужое, время только — наше (здесь, кроме того, благодаря постановке обращения после omnia возникает совершенный параллелизм). В том же смысле работает интеллектуальное crescendo поп solum — sed etiam: non enim tantum minimum in imo sed pessimum remanet, внизу остается не только то, что меньше всего, но и то, что хуже всего. В противоположность задумчивой манере цицероновских диалогов, оставляющих читателю свободу объективного отношения к предмету, Сенека хотел бы его растормошить, прямо-таки «обратить на путь истинный». Его стиль — стиль вербовщика, почти каждая фраза — максима. Закругленные периоды должны были казаться ему тупым оружием466.

Риторические формы мысли

Различие между стилем философских трактатов Цицерона и Сенеки нужно усматривать не столько в том, что Сенека в философских произведениях писал «риторичнее», сколько в манере и способе употребления риторических форм мысли, а также в цели. А именно, недостаточно констатировать, что Сенека стер противоположность между этосом философской дикции и пафосом ораторской речи, соблюдаемую Цицероном. В этом наш текст может дать более точные представления. Возьмем, например, градацию — Луцилий по воле Сенеки должен проникнуться мыслью (persuade hoc tibi) — не той, что он теряет время (это было бы отвлеченно и без практических последствий), но той, что некоторые часы у него отнимаются насильно, некоторые крадутся тайно и некоторые незаметно ускользают. Таким образом членится мысль, причем на первых двух ступенях выделяются те влияния, которые не в нашей власти. Третий вид потери — самый постыдный (turpissima), поскольку в нем виновны мы сами. Таким образом Сенека с помощью риторической gradatio осуществляет морально-философское самоиспытание. Третий пункт проходится поэтапно в аналогичной риторической форме: magna pars vitae elabitur male agentibus, maxima nihil agentibus, tota vita aliud agentibus. Но Сенека использует gradatio не только для самоиспытания, но и для того, чтобы проникнуться некоторой положительной мыслью: quem mihi dabis qui aliquod pretium tempori ponat (первая ступень — общая формулировка), qui diem aestimet (вторая ступень — время схвачено более конкретно), qui intellegat se cotidie mori (третья ступень — сужение в сфере индивидуума и парадоксальное выражение, имеющее целью побудить к дальнейшим размышлениям). Кроме рассматриваемого трехступенчатого членения, мы должны принять в расчет рассмотренные выше формы двухступенчатого контраста. Сюда относится и следующий факт: Сенека, искренне изображая собственное поведение, создает фон для своего призыва кЛуцилию (§ 4: ego; § 5: tu tarnen malo serves tua, et bono tempore incipies, a что касается тебя, то я предпочитаю, чтоб ты сохранил свое и начал своевременно).

Влияние на адресата нужно оказывать планомерно, последовательными шагами, чей порядок регулируется риторическими формами мысли. Сенека намеревается написать письмо, то есть давать советы другу о том, как ему формировать образ мыслей и жизни, в тоне личного обращения467. Он не ограничивается при этом спокойным созерцанием, — напротив, пытается заставить работать волю своего читателя. Средством ему служит риторически сгруппированная последовательность соображений и представлений468. Таким образом он ставит — к чему уже и так подводила укорененность античной мысли в слове — риторику на службу душеводи- тельства и — поскольку он пишет свои послания не только для Луцилия, но и для более широких читательских кругов — на службу философского самовоспитания469. Первое делает его одним из отцов христианской проповеди, с помощью второго он — как показал П. Раббов470 — нашел последователей в христианской школе мысли вплоть до Игнатия де Лойолы и далее. Сенека, таким образом, не «испортил» философию риторикой, но поставил риторику на службу практической философии как вербальный метод влияния на чужую и собственную волю. Новшество — не столько сам принцип, сколько его живое, тактичное и блистательное применение.

Сенека — антицицерон?

Конечно, было бы односторонне противопоставлять «вежливого и созерцательного» Цицерона (в нем также заявляет о себе римское волевое поведение!) «ду- шеводителю и пропагандисту» Сенеке. Квинтилиан, чувствующий себя в долгу перед Цицероном (если и не в области буквы, то в области духа), считал манеру Сенеки талантливой, но лишенной вкуса и опасной для юношества471. Пуантированный стиль Сенеки, его отказ от длинных периодов и его не слишком почтительные отзывы о Цицероне были у учителя красноречия таким же бельмом на глазу, как и горячее увлечение Сенекой тогдашней молодежи. Это не суждение беспартийного наблюдателя, и оно нуждается в корректировке; следует все же проводить грань между эксцессами тогдашней модной риторики и стилем Сенеки. Поучительно, что не только эклектик-классицист Квинтилиан, но и архаисты не расположены к Сенеке, причем из противоположных оснований: его словарь кажется им недостаточно изысканным472.

Поскольку Сенека хочет влиять на публику, он на самом деле пытается избежать всего преувеличенного и непривычного473. Он стремится выработать «возвышенный» стиль, который преодолевает общепринятое не экстравагантностью, но изобретательностью и непосредственностью474.

Потому и неправильно видеть в Сенеке только последователя стоико-кинической диатрибы; его отличает от них благородство его дикции. Он разделяет с этим жанром диалогичность и миссионерский посыл, но отказывается от пошлого. Когда Квинтилиан упрекает его в неумении наложить на свой талант узду самокритики, это звучит так же филистерски, как его кисло-сладкое суждение об Овидии475.

Потому ли Квинтилиан так нерасположен к этим двум гениям, что в конечном итоге в их стиле вылилось, как представляется, слишком много от их личности? Если бы у Сенеки были только дар и фантазия, но не было строгого вкуса, в чем ему решительно отказывал Квинтилиан, он не стал бы «вторым основателем»476 латинской прозы и — кроме того — европейской традиции эссе477.

Застольная беседа478 в «Сатириконе»

«Nuncpopulus est domi leones, foras vulpes. quod ad me at- tinet, iam pannos meos comedi, et si perseverat haec annona, casulas meas vendam. quid enim futurum est, si пес dii пес homines huius coloniae miserentur? ita meos fruniscar, ut ego puto omnia ilia a diibus fieri, nemo enim caelum caelum pu- tat, nemo ieiunium servat, nemo lovem pili facit, sed omnes opertis oculis bona sua computant. antea stola tae ibant nu- dispedibus in clivum, passis capillis, mentibus puris, et lovem aquam exorabant. itaque statim urceatim plovebat: aut tune autnumquam: et omnes redibantudi tamquam mures, itaque dii pedes lanatos habent, quia nos religiosi non sumus. agri iac ent» — «oro te» inquit Echion centonarius «melius lo- quere. «modo sic, modo sic» inquit rusticus; variumporcum perdiderat. quod hodie non est, eras erit: sic vita truditur. non mehercules patria melior did potest, si homines haberet. sed laborat hoc tempo re, nec haec sola, non debemus delicati esse, ubique médius caelus est. tu si aliubi fueris, dices hic porcos coctos ambulare. et ecce habituri sumus munus excellente in triduo die f esta; familia non lanisticia, sed plurimi liberti. et Titus noster magnum animum habet et est caldicerebrius: aut hoc aut illud, erit quid utique. nam illi domesticus sum, non