Станислав Бескаравайный - Бытие техники и сингулярность

Идеал поступательного технологического развития состоит в сохранении противоречий между техноценозом и окружающим «неструктурированным» пространством как основным источником развития. Это возможно благодаря расширению ареала. Появляются источники энергии с более высоким потенциалом использования (от энергии ветра и падающей воды, переход в XVIII веке к энергии каменного угля), и инструменты, основанные на этом потенциале (кинетическая энергия пушечного ядра, уже выше львиной доли результатов, которые показывают катапульты). Открывается доступ к принципиально новым материалам. Появляется возможность обрабатывать информацию на качественно новом уровне (письменность, книгопечатание или же компьютеризация).

Что за противоречия? Жизнь в широком смысле эксплуатирует поток энергии от Солнца, и противоречие между потоком солнечной энергии и остыванием любого предмета без таковой служит основой ареала живого. У конкретных видов в рамках общей структуры свои основные противоречия — вплоть до хищника, который существует на ежедневном решении противоречия между способностью к размножению кормовой базы и собственной способностью к убийству. Человек еще в начале своего становления смог радикально расширить свою экологическую нишу, подражая разнообразным хищникам. Переход к земледелию — это расширение базы используемого противоречия: не только хищник/жертва, но противоречие между способностью территории произвести какое-то количество биомассы с заданными характеристиками, и способностью человека обработать эту территорию. Если перейти к современной энергетике, то в большей своей части

она использует все то же противоречие между потоком солнечной энергии и ее отсутствием, однако на более фундаментальном уровне, чем биосфера. Формы этого использования включают в себя и нефть, и даже гидроэнергию, т. к. испарение воды в Мировом океане происходит под действием солнца. Но полезные ископаемые, к примеру, могут рассматриваться как противоречие между способностью биосферы накапливать углеводородные излишки и способностью человека их использовать. В этом смысле использование биогаза — лишь «ловкость рук», когда интенсифицируется процесс гниения, и вместо аккумулирования за миллионы лет в естественных условиях, продукты распада навоза получаются за несколько недель. Эту технологию можно сравнить с умением первобытного человека охотиться не только на газелей, но и на бурундуков — тоже получается мясо, но лучше осваивать земледелие. Пределы использования биогаза четко обозначены: та часть солнечной энергии, которая осваивается растительностью, от нее животными и еще за вычетом разнообразных потерь. Атомная энергетика, напротив, обеспечивает расширение используемого противоречия до поистине фундаментальных границ: между стабильностью материи и способностью человека дестабилизировать ее с полезным получением энергии.

Расширение обеспечивается качественно новыми возможностями техники, которое при самом лучшем ходе событий достигается без уничтожения и ограбления структур, сложившихся на предыдущем витке развития. Последняя задача наиболее сложна. Как отличить демонтаж морально устаревшего оборудования от его же расхищения, когда вполне работоспособные станки продаются на металлолом? Если обращаться к историческим аналогиям, то пауперизация крестьянства, как способ обеспечить капиталистическое производство дешевой рабочей силой — оказалась едва ли не универсальным элементом перехода от феодального общества к капиталистическому. Для выхода на более высокую фазу развития, государству приходится «проедать» накопления предыдущей фазы, причем авансом — промышленная революция в Англии еще не началась, а овцы уже съели людей, то есть страна лишилась «естественной для традиционной культуры возможности обеспечивать себя зерном» [174, с. 485]. Тем более что техноструктуры предыдущей фазы развития стремятся законсервировать ситуацию. В каждом случае ответ должен даваться исходя из конкретных исторических условий и представлений о целостном характере техносферы.

Деградация никогда не начинается под лозунгами самоуничтожения или добровольного отупения. Даже консервация вообще всех существующих на данный момент структур общества — достаточно редкое явление в мировой истории. Можно вспомнить закон в древних Локрах, по которому любой автор нового законопроекта приходил на голосование с веревкой на шее, чтобы в случае отрицательного голосования на этой же веревке его и повесили [73, с. 175], но это античная история. Сейчас не отрицается возможность хотя бы формального, частичного реформирования. Первоначально при деградации выхолащиваются идеалы количественного развития. В отечественной истории примером выступают проблемы, которые начала испытывать плановая экономика: при относительно сбалансированном хозяйстве, тем не менее, возникло хроническое запаздывание в удовлетворении растущего спроса: попытки заменить качество и товарный вид, например, обуви, ее количеством успеха не имели. В применении к технологии в условиях капитализма это выхолащивание так же присутствует в самых разнообразных формах: попытки спасти угледобычу в Англии, спасти традиционные заводы (которым постоянно грозит кризис перепроизводства) — неоднократно наблюдались во второй половине XX века и производили на современников удручающее впечатление [216, с. 265]. Однако, прежде чем агония становится очевидной, экономика вынужденно делает следующий шаг.

Он великолепно показан в книге Ж. Бодрийяра «Общество потребления»: идет заведомое ухудшение качества товаров, снижение реальных потребительских качеств и замена их виртуальными. Покупатель должен снова и снова приобретать изменения в дизайне.

Сложности возникают и в социуме, который обслуживает существующий техноценоз, и чем глубже кризис, тем более фундаментальные механизмы социума затрагиваются. Это отражается в снижении эффективности предыдущих поведенческих норм. При кризисах, цикличность которых кратна десятилетиям, происходит «перепроизводство элиты», будь то дворяне накануне первой английской революции или юристы в современных США, — факторы происхождения, получение воспитания и образования вдруг перестают давать достаточный доход [223]. При этом требования общества к молодым людям по образованию и статусному поведению сохраняются: так, на протяжении значительной части истории Древнего Египта в учебных свитках превозносились достоинства работы чиновника на фоне неудач земледельца и воина [105, с. 283–284]. Сравним их с процессами, которые мы наблюдаем в современном образовании: громадное число абитуриентов поступает на экономические специальности, будучи уверенными, что «без высшего образования не найти престижной работы», и лишь став «менеджерами», они смогут начать бизнес и разбогатеть. При этом социальные лифты, на которые ориентировано подобное образование, на постсоюзном пространстве закрылись еще в начале века.