Станислав Бескаравайный - Бытие техники и сингулярность

Можно ли сказать, что это не противоречие никак не отличается от проблем производства сапог или кирпичей? Нет. С одной стороны, искусство появляется там, где нет прямой заинтересованности, — это кантианское «незаинтересованное приятное», утилитарность выведена за скобки. А с другой — вполне ощутимая заинтересованность необходима создателю, чтобы прокормиться.

Каждая противоположность выражена в своих социальных группах: с одной стороны, люди «свободных профессий», с другой — владельцы авторских прав, в управлении которых — студии звукозаписи, издательства, галереи. При этом каждая из противоположностей содержит собственное внутреннее противоречие.

Одну и ту же книгу могут прочесть сотни людей, единственной статуей могут одновременно любоваться десятки, не говоря уже о театре и кино. Поэтому для владельцев авторских прав с самого начала остро стояла проблема ограничения доступа к произведениям искусства [23]. Обычное театральное представление немыслимо без билетов и стены, которая помешает созерцать зрелище даром. Но и проблема затрат на копирование (шире организации доступа ) чрезвычайно остра: какая выгода писателю, если второй экземпляр книги ему же придется переписывать от руки?

Создание произведений искусства отягощено собственным противоречием. С одной стороны, люди желают отдыхать и развлекаться, восприятие искусства обычным зрителем подчеркнуто не аналитично: «В отличие от науки, для которой разложение чувственно данного, разделение целостности явления — условие проникновения в сущность вещи, постижения ее закона, ее внутренней структуры, искусство ни на мгновение не может отвлечься от самой чувственной формы явления, от его непосредственной данности, от его являемости» [58, с. 125]. В тот момент, когда искусство как развлечение исчезает, человек фактически начинает работать, пусть даже это будет самая бесполезная разновидность умственного труда: запоминание слишком длинных имен персонажей или вычерчивание схемы сюжетных линий. Но человека невозможно бесконечно развлекать, если он не узнает чего-то нового, не учится, не напрягает разум. А в широком смысле новое обеспечивается лишь познанием мира. Причем познание это не только и не столько кропотливое исследование мелочей, запоминание частностей — искусство всегда претендует на некую трансцендентность, на познание высших смыслов. Которые надо предельно ярко излагать обывателю.

В сумме указанные противоречия образуют схему.

Литература в эпоху «до Гутенберга» определялась дороговизной рукописной книги — «затраты на копирование» были столь велики, что специально ограничивать доступ не имело смысла. В римском праве отсутствует концепция авторского права.

По сравнению с «чистыми» литераторами в куда более выигрышном положении находились сочинители пьес и вообще люди, имевшие доступ к театру: порой проще было дать сотню представлений, чем выпустить сотню экземпляров книги.

Поэтому литературная индустрия отличалась следующими качествами.

— Авторы не жили на гонорары. Древнеримский поэт Марциал, широко прославившийся еще при жизни, жил от щедрот меценатов. И хотя он жаловался, что «Стих распевается мой, говорят, и в Британии дальней, / Попусту! Мой кошелек вовсе не знает о том!» [143], эти жалобы скорее исключение, чем правило, ведь они были заведомо бесполезны. Кроме меценатства, существовал государственный заказ на идеологическую и элитную литературу, однако этот заказ никогда не мог обеспечить всех авторов.

Схема 8. Противоречия искусства как индустрии

— Если анализировать развлекательные жанры, автор, то есть единоличный сочинитель текстов, сам по себе был сравнительно редкой фигурой, порой совершенно вторичной. Наиболее распространен был исполнитель: софист-оратор, менестрель, сказочник, скальд, миннезингер, гусляр, скоморох. Такой исполнитель может блеснуть свежей драпой, озорной частушкой или же остроумной эпиграммой, но сочинить еще одну «Старшую Эдду» не в его силах [24]. Отсюда преобладание народных песен, расхожих сказочных сюжетов и т. п. Если рассмотреть исполнителей, которые сохранялись на отдельных территориях даже в эпоху печатного станка, то самым ярким примером будут бандуристы. На фоне «книжных», «городских» авторов, которые каждый год издавали новые поэмы, повести, без устали выдумывали рассказы, чем могли похвастаться бандуристы? Репертуаром в полторы-две сотни песен? Однако в эпоху «до Гутенберга» других песен попросту негде было взять.

— Показателен образ единственной книги, которую человек прочел за всю жизнь, и другие книги ему не нужны. Разумеется, этот образ эксплуатировали религиозные фанатики, пытаясь свести все к Библии, Корану, Трипитаке и т. п. Библиотека — это чрезвычайная редкость и великое сокровище.

Появление печати окончательно разделило создателя текста и исполнителя — место рассказчика заняли книжные страницы.

Книгопечатание сняло (в диалектическом смысле) противоречие между затратами на копирование (создание каждого отдельного экземпляра книги стало дешевым) и затратами на ограничение доступа (типографское оборудование оставалось дорогим, а экземпляры книги охранялись, как и прочие товары). Так появился живущий на гонорары писатель, а под пару ему — редактор, корректор, издатель. Также произошло громадное количество изменений в стилистике текста — их великолепно описал М. Маклюэн в «Галактике Гутенберга». При этом фигура автор a-исполнителя отошла в тень литературной жизни. Подобные таланты не исчезли окончательно. Можно вспомнить и Леонида Филатова с исполнением «Сказки о Федоте-стрельце», и рассказы Ираклия Андроникова, и даже плеяду позднесоветских сатириков, но эти фигуры откровенно единичны. Чтобы текст ассоциировался с манерой исполнения, он должен стать песней, как песни Высоцкого 33.

Образ библиотеки с расцветом книгопечатания раскрылся во всем своем многообразии — это не тайна, не роскошь для сверхбогачей или для государства. Это собственный маленький мирок, который создают все образованные и сколько-нибудь состоятельные люди.

Что же произошло при начале информационной эры? В результате компьютерной революции одна из противоположностей второго уровня, а именно «затраты на копирование», стала стремиться к нулю. Каждый потребитель обладает возможностью неограниченного копирования информации и неограниченного ее распространения. Как следствие, затраты на ограничение доступа к информации начали стремиться к бесконечности. А вернее, к тому пределу возможностей, которым располагает общество. Возникло едва ли не классическое противоречие между производительными силами и производственными отношениями.