Владимир Моисеев - Футурономия. Социум [СИ]

Я-то в советских психушках привык к обществу сумасшедших. Но беда в том, что американское общество всякую идиотскую новинку сразу делает чуть ли не общеобязательной. В Америке, как, впрочем, и в Европе, население ведет себя невероятно конформистски. Все, что тебе втюхивают, надо воспринимать как норму. Чтобы быть успешным, надо быть конформистом. И вот американские шаблоны распространяются повсюду как непреложные правила, отражаясь даже на законодательстве.

В Англии в прошлом году отменили все рождественские общественные мероприятия: британский флаг содержит крест св. Георгия, а это якобы обидит мусульман, напомнив им о крестовых походах. При этом сами мусульмане ничего подобного не требуют. Мусульманин, который держит лавочку недалеко от моего дома, вывесил в витрине флаг с крестом, чтобы продемонстрировать, что он не согласен с этим кретинским запретом — но кто его услышит…

Это привело к такой цензуре, что в наши дни Шекспир бы жить не мог. Да половину его пьес уже и не ставят: «Венецианский купец» — антисемитизм, «Отелло» — расизм, «Укрощение строптивой» — сексизм… Одна учительница в Лондоне отказалась вести свой класс на «Ромео и Джульетту», назвав спектакль «отвратительным гетеросексуальным зрелищем».

Массовая цензура подкрепляется уголовным законодательством. За шутку о гомосексуалистах можно угодить в тюрьму. Обратите внимание, как быстро дело дошло до репрессий.

Был такой философ — Герберт Маркузе, ревизионист-марксист. Он был не согласен с Марксом в одной точке: Маркс считал революционным классом пролетариат (что очевидно не так), а Маркузе учил, что истинный революционный класс — разнообразные меньшинства. Патологию нужно объявить нормой, а норму — патологией. «Только тогда, — пишет Маркузе, — мы, наконец, разрушим буржуазное общество».

Как быстро от странных и забавных проявлений политкорректности, подразумевающей единый, «правильный» подход к морали и этике, мы приходим к теориям разрушения общества. Вывод этот вполне оправдан, поскольку только разнообразие мнений и представлений делают человеческое общество жизнеспособным. Этот вывод приходится повторять, поскольку внезапно, без всяких веских причин он стал непонятен огромному числу образованных людей.

Борьба с разнообразием мнений обязательно связана ограничением распространения информации. В случае с политкорректностью заявляется, что «редактирование» и запреты, естественно, вызваны самыми что ни на есть благородными причинами (если термин «благородность» отвечает принципам политкорректности, в чем я не уверен). Но трудно придумать слово, про которое нельзя было бы придумать поводов для его дискредитации.

На сайте www.usinfo.ru в разделе, посвященном «темным сторонам Америки», приведены показательные примеры политкорректной цензуры. [122, 123].

«В Соединенных Штатах издана книга «Полиция языка». В нее включены 500 слов и выражений, которые никогда не встречаются в американских школьных и университетских учебниках. Список поражает. Казалось бы, что может быть предосудительного в таких словах, как «Бог», «ад», «слепой», «старик», «варвар», «домохозяйка», «сова», «библиофил», «игрок в гольф»? Оказывается, все они были сочтены «неполиткорректными». Многие из таких исключений так называемая «Комиссия по вопросам предвзятости и щепетильности» отнесла к категории «необъективных» и «предвзятых».

Как выяснилось, авторы, издатели, местные комиссии, занимающиеся контролем учебной литературы, школьные советы подвергают учебники беспощадной цензуре. Пример: из одной книги для средней школы был исключен рассказ, относящийся к середине XIX века, — о женщине и ее дочери, которые шили одеяло в приданое. Члены комиссии сочли эту историю, «ущемляющей права женщин», поскольку мать и дочь в ней показаны «слабыми» и «покорными». Между тем рассказ абсолютно достоверен и вовсе не принижает достоинство женщин. Еще один пример: рассказ об арахисе была исключен под тем предлогом, что существуют люди, у которых аллергия на арахис. Но ведь никого не призывают есть арахис. Неужели нельзя даже читать о нем?!

Согласно неписаным правилам нельзя упоминать все, что хоть как-то может ущемить права той или иной категории американцев. А значит, в список запрещенных слов автоматически попадают «яхта» и «игра в поло» (как принижающие достоинство всех, кто не принадлежит к элите). «Красотка» вызовет недовольство феминисток, «глухой» и «хромой» унижают инвалидов. Совы попали в «черный список» исключительно из-за проживающих в США индейцев навахо: для них любое упоминание птиц — табу.

О Боге и рае вообще говорить не приходится — ведь книги могут попасть в руки атеистов или приверженцев религий, не признающих эти понятия. Если следовать этой логике, утверждает Равич, от знаменитого «Старика и море» Эрнеста Хемингуэя вообще ничего не останется. «Старик» — явное предубеждение против возрастной группы, а «море» покоробит тех, кто живет в глубине континента.

В американских школах, так же как и в российских, июнь — время выпускных экзаменов. В Нью-Йорке они сопровождаются шумным скандалом. Обнаружилось, что департамент образования штата исправил используемые на экзаменах отрывки из литературных произведений в соответствии со своими понятиями о политкорректности. Тексты оказались «отредактированы». Больше всех пострадали сочинения Исаака Зингера, Антона Чехова и Уильяма Максвелла: из них, как, впрочем, и из всей предлагавшейся литературы, были удалены куски, где имелись упоминания о национальной и религиозной принадлежности, обнаженном теле, алкоголе и даже просто дурацком поведении - словом, обо всем, что могло бы по какой-то причине кого-то обидеть.

В отрывке из повести Зингера, к примеру, были исключены все упоминания об иудаизме, хотя именно иудаизм является квинтэссенцией всего творчества этого автора. В результате его слова «большинство еврейских женщин» превратились в «большинство женщин», а предложение «даже польские школы были закрыты» — в «даже школы были закрыты».

Из рассказа Чехова «Переполох» изъяли слова служанки о том, что после пропажи в доме дорогой брошки всех слуг раздевали догола и обыскивали. При этом учащихся попросили написать на основе этого рассказа эссе об унижении человеческого достоинства. В отрывке из «Парня из пригорода» Эрнесто Галарза мальчик, описываемый как «тощий», стал «худым», а другой — «толстяк» — «крупным». В произведении Карол Салин «Дочки-матери» дочь больше не говорит, что «она вышла с матерью в бар», теперь она поясняет, что просто «вышла».