Витторио Страда - Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

«Зашел разговор о политике муниципалитета Вены. Он вызвал у моего собеседника бурю негодования. „Вы у себя в Германии имеете здравомыслящих социалистов, – говорит он, – наши же хуже большевиков. В Вене у буржуа нет больше никаких преимуществ. Капиталиста хладнокровно удушают. Без шума. Из него постепенно выкачивают кровь. Недавно я видел один из больших дворцов для рабочих и чуть не лопнул от негодования. Человеку вроде меня приходится все больше себя ограничивать. А что делать? Мне пришлось уволить одну из моих четырех горничных и шофера. Подумать только, за первую горничную вы должны платить 50 шиллингов налога, за вторую – 150, за третью – 600, а за четвертую – 1200 шиллингов. Это недопустимо. Вена вырождается. Владельцы ресторанов заявили, что они закроют свои заведения, если Брайтнер [772] Тогдашний бургомистр Вены, социал-демократ. – Прим . ред . не раскроет свои глаза. Один мой приятель, владелец ресторана, рассказывал мне, что бутылка французского шампанского стоит 8 шиллингов. Прибавьте к этой цифре 16 шиллингов, взимаемых на таможне. И вот из этих 24 шиллингов Брайтнер взимает 60%, которые составляют муниципальный налог“. Некоторое время тому назад я также изучил действия муниципального совета Вены, где социалисты имеют подавляющее большинство, и конкретные результаты, которые мне довелось увидеть, с чудесной силой развеяли бы чувство депрессии любого немецкого радикального социалиста. Здесь же находит свое объяснение тот факт, что австрийская коммунистическая партия не имеет последователей. Радикалы тут следуют за социал-демократической партией. Лишь в России культурная политика находится на подобном уровне» [773] Э . Толлер . Социалистическая Вена. – «Ди вельтбюне», 1927, XXIII, № 11, с. 407. .

Но именно эта блестящая изоляция Вены и создала своего рода оптическую иллюзию, которая привела Бауэра и партийное руководство к убеждению в возможности постепенного и необратимого вторжения в «сферу социального», опираясь на твердую поддержку «красных фортов» Вены. «В ближайшие годы, – писал Бауэр еще в „Борьбе за власть“, – может быть низвергнуто господство крупной буржуазии и власть в республике перейдет в руки рабочего класса» [774] Цит. по: G . Marramao . Austromarxismo, p. 254. . Эта оптическая иллюзия драматически резко высвечивает апорию, таившуюся в общей обстановке предыдущих лет, и ее двоякий результат: стратегическое искажение анализа парадоксов демократии в силу следования логике противостояния блоков и ослабление – из-за гибкой политики христианско-социального канцлера Игнаца Зейпеля – динамического характера государственно-политического вмешательства в жизнь тех «общественных прослоек», завоевание которых считал Бауэр определяющим для решения проблемы равновесия классовых сил в пользу социал-демократии. Стоит проанализировать, хотя бы схематично, эти два аспекта.

Мы уже познакомились с теми теоретическими посылками, с помощью которых Бауэр определял место «состояния равновесия» в современной исторической эпохе – эпохе кризиса парламентаризма. Но именно потребность дополнить требования представительной демократии отдельными требованиями «функциональной (или индустриальной) демократии» в рамках отнюдь не наивно эволюционного или прямолинейного представления о развитии демократии позволила ему избавиться от очевидного риска впадения в этатизм, которым была чревата позиция, например, Реннера. При этом возникли не менее серьезные проблемы. Акцентирование «культурно-индустриального органицизма», свойственного целой традиции немецкой мысли, в действительности присуще именно тем авторам, которые подчеркивают кризис парламентаризма. В этом смысле бауэровская концепция столкнулась с теми же трудностями, из-за которых потерпела крушение демократическая и неолиберальная мысль Веймарской республики (от Ратенау до Трёльча и Мейнеке). Подобная цель не может, однако, быть сведена – путем упрощения – к вопросу о сообществе (Gemeinschaft), понимаемом как органическое содружество людей – в отличие от искусственно-механического характера общества как Gessellschaft. На деле, во-первых, проблематика сообщества (Gemeinschaft) и народного государства (Volksstaat) не совпадает, хотя и нередко переплетается; во-вторых, обращение к проблематике содружества людей (Gemeinwesen) не влечет само по себе каких-либо обязательных органицистских выводов, коль скоро эта проблематика присутствует даже у такого крайне бдительного и критически настроенного по отношению к органицизму автора, как Ганс Кельзен. Поэтому нельзя пройти мимо того различия, которое было отмечено в ходе австро-германской дискуссии 20-х годов между формально-юридической оболочкой «сообщества» (правовое сообщество, Rechtsgemeinschaft) и национально-демократическим сообществом (народное сообщество, Volksgemeinschaft). У Гильфердинта и Реннера, например, тематика общности (Gemeinwesen) и сообщества (Gemeinschaft) на практике не противоречит институциональному формализму, составляющему отличительную черту их концепции. С другой стороны, программа институционального поглощения профсоюзов и других представительных институтов в виде «Gemeinschaftskörper» («общественных органов») никоим образом не ставит под сомнение главенство парламента, рассматриваемого (как и у Кельзена) как естественное место для компромисса и, следовательно, как гарантия стабильности равновесия.

«Законодательный корпус, – писал уже в 1901 году Реннер, – является наиболее общепринятым объединительным органом современного государства, и его расчленение было бы смертельным грехом против этого органа как такового… В конечном итоге принятие унитарного решения заключает в себе главнейшую функцию парламента… Это решение сводит противоречивые интересы к единому обобщающему интересу, который часто не совпадает ни с одним из партийных интересов в отдельности. Любое парламентское большинство само по себе держится на компромиссе с меньшинством, которому оно должно предложить хотя бы пассивно приемлемый компромисс. Любой, кто согласен с подобным соотнесением интересов и признает его существенную функцию, не может не заметить принципиальную ошибку так называемого представительства интересов на основе классовой структуры общества. По этой системе главной задачей является, по существу, выявление всех противоречивых интересов (что, впрочем, удается весьма редко) вплоть до уничтожения или резкого ограничения возможности прийти к единому мнению» [775] R . Springer ( K . Renner ). Staat und Parlament. Wien, 1901. S. 5 – 7. .

Но хотя рассуждения Гильфердинга и Реннера и имеют преимущество, заключающееся в прямом и окончательном разрыве с правовым натурализмом, еще присущим марксизму, «возводящему в фетиш законы природы» и противодействующему «рассмотрению общества как системы, фокусом которой являются государство и право» [776] K . Renner . Marxismus, Krieg und Internationale. Wien, 1917, S. 59. (эти рассуждения приобретают в послевоенный период характер теоретической платформы, не тождественной «революционному выжиданию» II Интернационала), оба эти автора тем не менее кончают тем, что, используя кельзеновскую формулу государства и права, представляют демократическое государство как синтетический правосубъект, сводя веберовскую проблему легитимации к законности. Само понимание рационализации как постоянного преобразования структуры собственности и изменения функций предпринимателей – понимание, которое во многом сближает Реннера и Гильфердинга с Шумпетером, – представляет собой эволюционистскую, бесконфликтную линию развития, прямо противоположную линии Шумпетера.