Витторио Страда - Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

В-пятых, новые способы производства создают новые цели и стремления, контрастирующие с предыдущими, но, поскольку первые еще не укоренились полностью, а вторые продолжают отчасти существовать, возникает путаница в целях и конфликт между ними.

В-шестых, внутренние противоречия неоднородного развития, возникновение самосознания отсталости и альтернативных решений, конфликт в отношении целей – все это создает дисгармонию и нестабильность, придает политической ситуации взрывчатый характер. Сама динамика и особая природа отсталости дают классические примеры социальных потрясений и революционных ситуаций; другими словами, делают революцию неизбежной. И революция, которая рано или поздно произойдет, – это единственный способ разрешения противоречий и дилемм. Но эта революция, подобно породившему ее отсталому обществу, будет иметь характер некоего «сплава» – еще небывалой в истории смеси, в которой будут представлены и «архаичные», и «современные» формы.

Центральное место в теории Троцкого об отсталости занимало утверждение, что общественное развитие в различных обществах различно; поэтому тезис о том, что любое историческое событие в России неизбежно должно повторять опыт Западной Европы – тезис, широко распространенный среди русских марксистов до 1905 года, – критиковался Троцким как пример чисто механического и антиисторического применения марксистской теории. Следовательно, ключ к пониманию характера русской революции, по Троцкому, – не только в том, что русская история отличалась от всех исторических событий, имевших место в Западной Европе, но и в том, что благодаря такому прошлому и будущее России будет по-своему уникальным. В то время как Плеханов, Ленин и меньшевики не сомневались, что Россия будет неизбежно развиваться как капиталистическая страна, своеобразие теоретической позиции Троцкого заключалось в оспаривании такой перспективы, которую он считал абсурдом марксистского схематизма. Капитализм как таковой, говорил он, невозможен в России, и считать, что он в ней утверждается, – значит смешивать капитализм с индустриализацией. Особый характер русской экономики можно усмотреть как раз в том, что индустриализация в России была осуществлена не средним классом и не было там никакого среднего класса, порожденного индустриализацией; эта последняя не преобразовала сельского хозяйства и не решила вопроса крестьянского населения, поскольку была просто навязана сверху и сосуществовала с традиционной сельскохозяйственной экономикой, не имея с ней никакой органической связи. Кроме того, индустриализация не затронула старой политической структуры, даже, наоборот, усилила ее, так как теперь самодержавие могло контролировать бóльшие экономические ресурсы.

Это последнее явление Троцкий считал временным или, скорее, рассматривал как иллюзию, возникшую вследствие ускоренной индустриализации, определяющее влияние которой еще не сказалось полностью. Теперь возникла проблема, связанная с объемом и границами изменений, возможных в России при старом режиме: индустриализация требовала сопутствующих ей изменений не только для нормального продолжения самого производственного процесса, но и для дальнейшего развития промышленности такими темпами, которые смогли бы обеспечить жизнеспособность России как великой державы Европы и Дальнего Востока. Как могло бы самодержавие осуществить эти изменения, главным из которых была земельная реформа? Здесь поведение Российской империи в начале XX века было таким же, как и в предыдущие столетия. Остановившись на каком-либо одном элементе модернизации – в этот раз на промышленности, – она была вынуждена подавлять и душить все остальные элементы, стихийно уже созревшие для бурного развития.

Не будет преувеличением сказать, что Троцкий замыслил теорию перманентной революции – то есть революции отсталости – как единственно возможное решение этой дилеммы, иначе говоря – как единственный способ осуществления модернизации, и в то же время видел в этой революции единственно возможное следствие реализации той модели, которая определялась спецификой экономических, социальных и политических условий, характерных для России. Как еще можно было преобразовать Россию и избавиться от ее аномалий, если не путем единого непрерывного скачка в современный мир? И кто, как не рабочий класс, мог бы управлять и руководить ведущимся преобразованием? Самодержавие не хотело этого, средние классы не могли сделать этого в силу своего положения, крестьяне понятия не имели, как к этому приступить. По мнению Троцкого, российский пролетариат, хотя он и малочислен и небогат ресурсами, был в состоянии захватить власть при поддержке со стороны крестьянства. Но даже при такой поддержке после захвата власти он очень скоро осознáет невозможность решить коренные проблемы страны без организации общества на основе коллективизма. Таким образом, в XX веке революция отсталости должна была вылиться в форму «комбинированной революции», в которой действовали бы совместно силы двух исторических эпох, факторы различные, но теперь совпадающие во времени: аграрно-буржуазная революция и революция индустриально-социалистическая.

Троцкий не был, однако, настолько наивен, чтобы думать, что на преимущественно жалкой и примитивной основе русской экономики и русского общества может возникнуть современный, более или менее социалистический мир. Потребности общества и открытые намерения революционного класса, даже сопровождающиеся немедленными преобразованиями государственных основ, не смогли бы обеспечить скачка к тысячелетнему царству социализма. Разве сам Маркс не считал условием социализма испытанную уже на этапе передового капитализма способность человека развить до самого высокого уровня средства и организацию хозяйственного производства? В этом смысле Россия, какими бы ни были индустриальные преобразования последних десятилетий XIX века, находилась в самом начале пути, и в послереволюционный период всякая ее попытка опираться исключительно на свои собственные ресурсы закончилась бы, как считал Троцкий, полной катастрофой: или полной разрухой, или бюрократической тиранией. В свете такого опасения нетрудно понять – в контексте революции отсталости, – почему он делал ставку на европейскую и мировую революцию. Он был уверен, что без такой революции отсталость неизбежно «отомстила бы за себя» русской революции. Троцкий, несомненно, был интернационалистом по темпераменту и складу ума, но его интернационализм был не просто идеалистическим ореолом, как зачастую было принято считать, а органической частью его концепции, касавшейся материальных потребностей русской революции [345] Вопрос о зависимости русской революции от европейской был впервые поставлен Троцким в работе «Итоги и перспективы» (см. цитировавшееся выше издание, с. 278 – 286). .